Мышление в парадигме определённой религиозной традиции является делом именно ее представителей. Но когда религиозный дискурс сплетается с национальным и претендует формировать последний, распутывание порождаемых этим проблем становится правом всех представителей национального исторического дискурса, в том числе к этой религиозной традиции не принадлежащих.
Попытки интеллектуального размежевания Великороссии и Украины вызывают понятное сопротивление представителей мейнстрима русской православной мысли, причём, вне зависимости от их отношения к текущей политической ситуации. Ведь даже те редкие из них, кто осуждают благословляемую РПЦ МП политику «Русского мира», как это делает Кураев, все равно остаются в парадигме «общерусского единства», возникшего в «Киевской Руси». И в крайнем случае они предпочтут ее собирание заново вокруг Киева, то есть, подчинения ему Москвы, чем отказаться от него как от своего национального духовного центра.
Религиозный и национальный дискурсы здесь сплетаются в точке постулирования «древнерусской народности», принятие которой русскими предопределяет их отношение к Украине стратегически, каким бы оно ни было тактически, в данный момент. Ну а для парадигмы «русский = православный», принципиальность этого концепта очевидна тем более. Ведь, если русская культура петербургского и последующего периодов является секуляризированной и по содержанию, и по тому, кто ее творил, если своеобразие русской культуры московского периода определяется в значительной степени спецификой ее «почвы», включая, влияние восточных культурных форм, а ее политическая теология может быть определена как «царский мистицизм» (Пересветов/Иван IV), то древнерусская культура киевского периода является почти исключительно церковным продуктом, выступая тем самым в качестве национально-исторического идеала — золотого века глубоко-церковной русской историософии.
И тут мы возвращаемся к тому, о чем уже говорилось применительно к идее «древнерусской народности. Представители церковной русской историософии мыслят народность по сути как культурный фасад поместной церкви, отвергая ее этническое понимание как «филетизм», признанный ересью на Константинопольском соборе 1872 года.
Казалось бы, контекст, в котором было принято то решение, давно перестал быть актуальным. Но нет — до сих пор не только Русская церковь мертвой хваткой вцепляется в Украинскую и Белорусскую, но и Сербская в Черногорскую, отказываясь признать их автокефальность именно на этом основании. Так же как на этом основании церковно-русскими оказываются православные чуваши или кряшены, равно, как и принимающие крещение якуты, буряты и т.д. Церковь как народность, народность как церковь.
Однако сегодня такая конструкция рождает не только закономерный протест со стороны неправославных русских и столкновение исторических мифов тех, кто началом зарождения своей идентичности считает крещение Руси, с теми, кто выстраивает ее на основе «крови и почвы». Перед вызовами глобального характера, делающими актуальными универсальные послания мировых религий, включая христианство, она чем дальше, тем больше будет проблемой и для самих русских православных. Любой католик принадлежит к единой Римско-Католической Церкви, что не мешает ему в национальном отношении быть кем угодно. При этом, если католик-немец живет в Польше и технически ходит в польские приходы этой церкви, это не делает его частью польской церковной народности, потому что церковное и национальное сосуществуют параллельно, соприкасаясь в реальной жизни. То же и у большинства протестантских номинаций, и в исламе, где мусульмане принадлежат к умме, но этнически могут быть кем угодно.
К слову, вспомним, что нынешняя Русская Православная Церковь — это сталинский конструкт, а до 1917 года она официально называлась Российской. Впрочем, тогда и понятие русского как этнического (племенного, филетистского), не было формализовано. Когда же это произошло в советский период, принятие церковью такой этнизированной характеристики, неизбежно заложило основу для противоречий в будущем этнической и религиозной составляющих.
Думается, что когда проект церкви, подчиняющей себе империю и действующей через неё, потерпит крах, русские православные сами окажутся перед необходимостью выработки новой политической теологии, в рамках которой церковь и ее русские последователи больше не будут привязаны к этногеополитическим характеристикам, а станут в первую очередь религиозным сообществом, что никак не помешает им иметь своё национальное духовное наследие. Но те русские, которые уже сегодня по тем или иным соображениям не смотрят на свою этническую историю и идентичность через призму православно-церковного мировоззрения, должны форсировать эмансипацию первого от второго уже сейчас.
