Уже не раз говорилось о том, что одним из главных багов великорусского прото-национализма XIX века, получившего нелепое название славянофильства, стал собственно славянистский дискурс.
Что стало питательной средой для этого понятно — вполне естественная автохтонная реакция на немецкое засилие, которая и была побудительным мотивом этого неотрефлексированного великорусского прото-национализма, взявшего на вооружение первое, что попалось под руку. Впрочем, даже тогда были исключения — гениальный для своего времени Полевой не только уже в начале XX века настаивал на отдельности великорусского и малорусского народов, но и придерживался последовательно норманнистского взгляда на русскую историю, наивно, конечно, выводя из викингов всех русских (великороссов). Но тогда еще не было интеллектуального инструментария, позволявшего различать суперстрат и субстрат и детально анализировать последний, хотя русская этнография активно двигалась в этом направлении. Но все это не успели концептуализировать — см. «Незавершенную революцию».
Впрочем, сейчас не об этом. О некоторых наивных образчиках того старого славянизма как-нибудь попозже, а сейчас о его рафинированном современном изводе и его концентрате — теории Аполлона Кузьмина о территориальной общине как этносоциальной матрице славянства, отличающей его от тех этносоциальных матриц, основой которых стала кровнородственная община. Кстати, кому интересно, в конце текста, вырезанного из целиковой статьи, дается ссылка на нее — она писалась в начале 90-х и представляет собой характерный пример современного славяноцентричного автохтоннизма, вполне себе демократического по направленности (тот же Сергеев тоже был учеником Кузьмина, как и многие другие).
Но интересно тут даже не то, что Кузьмин, потративший столько усилий для опровержения в своих работах норманнской теории, в итоге принял за основу идею о противоположности славянства и руси, просто не скандинавской, а иллиро-венедской.
Интересно это самообольщение органическим демократизмом славянства, растущим из его соседской общины, в противовес деспотизму народов, базирующихся на общине кровнородственной. Но каковы же плоды этого хваленного демократизма? В сухом остатке у германских народов с демократией получается как-то получше и есть подозрение, что в том числе по причине развитости у них качеств, которые Кузьмин связывает с кровнородственной общиной. А славяне, может, и демократы «по натуре», но по результатам как-то не очень, и в итоге, когда у славянских народов утверждается демократия, она утверждается в форме, пришедшей с Запада (германо-римской) и при его поддержке — это если говорить о тех, кто уже в ЕС или на пути в него.
В России же именно этносоциальный продукт территориальной общины почему-то оказывается наиболее беспомощным перед деспотией и непригодным к демократии, в то время как сообщества, исторически основанные на общине кровнородственной, демонстрируют куда большие и резистентность к первой и склонность ко второй.
Почему так?
А.Г.Кузьмин о соседской общине как этносоциальной матрице славянства
В нашей литературе давно выделены две главные формы общины: кровно-родственная и территориальная. Чаще всего их рассматривают как последовательные этапы развития от первобытнообщинного строя к государственности. Но это неточно. Оба эти типа общины всегда сосуществовали во времени (и сейчас существуют).
У славян, насколько можно проникнуть в глубь веков, община была территориальной. В свое время О.Н. Трубачев отметил одну существенную деталь: у славян обычно называются по месту обитания, а у германцев по имени предка. А это и есть отражение разных типов общины.
Далее. В рамках кровно-родственной общины долго сохраняется большая семья. «Большие дома», в которых жили такие семьи, известны вплоть до средневековья на побережье Балтики и Северного моря, в рамках Черняховской культуры в Причерноморье, в Ладоге, в Подунавье и Приднепровье. А параллельно с ними, часто на тех же территориях рассеяны малые полуземлянки площадью в 10-20 кв. метров, где могла разместиться лишь малая семья. В литературе шел спор (в частности, между И.Я. Фрояновым и М.Б. Свердловым) о характере древнерусской семьи: большая или малая, и вроде бы у обеих сторон находятся аргументы. А дело в том, что малая семья характерна для славян (и жилища этого типа прослеживаются со II тысячелетия до н. эры.), тогда как у русов долго держалась большая семья.
Еще один признак, различающий кровно-родственную общину от территориальной — отношение к генеалогии. В кровно-родственных общинах генеалогии всегда придавалось большое значение. На ранних этапах генеалогия нужна была для предотвращения возможного кровосмешения (родство у индоевропейских народов считалось до седьмого поколения и в этих пределах браки не допускались). С возникновением государств древность рода как бы приравнивается к знатности. Скажем, у датчан родословные начинаются чуть ли не с библейского сотворения мира. А у франков они не шли глубже V века. Очевидно, следует различать собственные германские и ассимилированные германцами племена.
Генеалогиям обычно придавали большое значение кочевые племена, а также переселенцы из сравнительно отдаленных мест. Так у «северных иллирийцев» или венедов балтийских постоянно жили предания о переселении их из Малой Азии после падения Трои. И, видимо, за этими преданиями есть определенная историческая реальность. Достаточно сказать, что значительная часть населения Восточной Прибалтики, в особенности у побережья, относится к средиземноморскому антропологическому типу.
У славян длинных генеалогий не было. В лучшем случае они могли бы назвать какого-то отдаленного предка, но последовательная генеалогическая лестница при этом не выстраивалась. И это также следствие территориального характера общины, в рамках которых старейшины не наследуют должности, а избираются.
Византийские авторы VI века отмечают, что славяне и анты «не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве, и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим» (Прокопий Кесарийский). Впрочем, упоминаются и славянские князья и вожди. В большинстве имена эти неславянские (они сходны с фракийскими той же поры и, видимо, восходят к более ранним кельто-иллирийским). Поскольку славяне, занимая Балканы, ассимилировали многие местные племена (в частности, фракийские), какие-то сведения могут относиться к таким новообращенным, или просто входящим в славянские союзы племен. С X века появляются летописные данные и об организации управления у восточных славян. Это десятские, пятидесятские, сотские, тысяцкие, «лучшие люди», старейшины. На пиры Владимира в конце X века приглашались представители городского самоуправления, начиная с десятских.
Примерно та же система самоуправления предстает и на землях балтийских славян. Просматривается она и в волостях в Северной Руси по документам более позднего времени. Главный признак славянской системы организации — делегирование снизу вверх. Бакунин верно уловил эту специфику славянского общежития, выстраивая на ее основе концепцию идеального общественного устройства, резко отличающегося от германского государства.
Собственно система иерархического построения управления сверху вниз, видимо, не германская, а иллиро-венетская. Не случайно, что прочнее всего она была как раз на территориях, ранее занятой этой ветвью племен. Но сами эти племена значительных государств не создали. Кровно-родственные общины готов, лангобардов, свевов, ругов и других племен вступили в борьбу друг с другом, претендуя на господство в выстраивающейся иерархии. В итоге же они расселялись по всей Европе и даже значительной части Африки и довольно скоро растворились среди местного населения или же были истреблены в ходе непрерывных войн главным образом друг с другом. Остатки же их в большинстве нанимались на службу удачливым королям и императорам.
Иерархичность заложена уже в большой кровно-родственной семье и обязательна в кровно-родственной общине. Здесь неравенство предполагается изначально: младшие члены семьи обязаны подчиняться старшим. Это, кстати, хорошо проиллюстрировано в «Повести временных лет» в рассказе о семье у полян. Она явно такого же типа, как и германские и негерманские семьи, которые представлены в варварских правдах. (Ближе всего к обычаям полян оказываются правила, зафиксированные «Баварской правдой». Это заставляет полагать, что летописец называл полянами ту часть населения, которая во второй четверти X века — это фиксируется археологическими и некоторыми письменными материалами — переселилась из Подунавья на Средний Днепр). В отличие от полян, младшие члены семей остальных славянских племен вполне самостоятельны во всех своих решениях. Если у полян брак покупной и заключается он родителями, то у остальных славян решают сами женихи и невесты во время «игрищ между селами » (тоже форма защиты от кровосмесительства).
У полян была моногамия. Моногамия была и у большинства иллиро-венетских племен. У германцев было и так, и этак, что опять-таки говорит о сложности их истоков. У славян было многоженство: по две-три жены. Этот обычай долго не могла преодолеть христианская церковь и на востоке, и у западных славян. На территории Киева археологи отмечают своеобразные гнезда из двух-четырех землянок. Видимо, это и есть примерная славянская семья той поры.
В кровно-родственной семье чувство «крови» прививается почти насильно и отчужденность больших семей (или малых общин типа лангобардской фары) друг от друга часто выливается и в прямую вражду, регулируемую обычаем кровной мести (пережитки ее есть во всех варварских правдах, а в некоторых районах бывшего Союза она возрождается уже на наших глазах). Со стороны в такую семью можно проникнуть в качестве раба, да и сами младшие члены семьи располагают немногим большими правами. В рамках территориальной общины и наличия многоженства родственные чувства слабее, а связи по горизонтали много прочнее.
Территориальная община и является объяснением колоссальной способности славян ассимилировать другие народы (да и ассимилироваться самим). В современных болгарах фракийский компонент представлен в не меньшей мере, чем собственно славянский. Такая картина наблюдается по существу всюду, где расселялись славяне. Византийский автор Маврикий (или Псевдо-Маврикий) дает очень важное свидетельство такого плана: «Находящихся у них в плену они держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени, но ограничивая срок рабства определенным временем, предлагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси, или остаться у них на положении свободных и друзей». «Неисторичность» славян проявилась, в частности, в том, что, завоевав в VI-VII веках большую часть Центральной Европы, славяне нигде не установили своего господства.
Современному человеку очень трудно понять одну особенность психологии территориальной общины: ее члены не имели личных имен. Во время распространения христианства в Европе многие народы не имели личных имен, и поэтому крестить означало еще и «дать имя». У римлян было всего два десятка имен, и те заимствованные. Заимствованными были большинство германских имен (на это обращал внимание Иордан в VI веке), причем на германской почве они обычно переосмысливались (например, кельтское имя Ригсдаг — добрый король — превращалось в Регенстаг — дождливый день, а Горм, Гворм — знатный — в Ворм — червь). Не было у римлян и собственных женских имен (женщин называли либо по порядку рождения, либо по мужу). У славян имена появляются лишь у князей (обычно это титулы — Владислав, Святополк, Владимир и т.д.), а затем у выделяющейся аристократии. Даже в XIII веке, когда христианство внедрялось у балтийских славян, целые села их принимали одно и то же имя (магдебургскому архиепископу пришлось обратиться со специальным посланием, запрещающим славянам принимать одно и то же имя Иван). Даже и в XIX веке в одной семье могло быть несколько Иванов (если их рождение попадало на дни соответствующего святого), а фамилии утвердились и вовсе недавно. У племен с кровно-родственной общиной имена обычно были, в том числе и у женщин.
(Из работы «Истоки русского национального характера«, 1993 г.)
