В XVIII веке значительная часть русского народа оказывается в положении колонизированных туземцев. К усиливающемуся закрепощению крестьян добавляются рекрутская повинность и мобилизация на общественные работы, что сопровождается маргинализацией сформировавшихся к тому времени этнокультурных форм и засилием иноземцев в правящей верхушке.
Меж тем, оказавшись жертвами внутреннего колониализма (“самоколонизации”), ранее русские выступили в качестве инструмента колониализма внешнего, классического, объектами которого стали завоеванные Русским государством нерусские народы. Эта двойственность определила весьма специфический характер реакции автохтонов — русских и нерусских — на колониальную политику петровской империи. Однако перед тем, как поговорить о ней, следует немного затронуть саму тему этнополитических отношений и их динамики в Северной Евразии и на ее стыке с Восточной Европой. Эти отношения определялись комплексом политических, идеологических и экономических факторов.
Политически, надо понимать, что Рюриковичи оказались вассалами Чингизидов с момента прихода последних на Русь, став частью раннесредневекового династическо-имперского континуума. Рассматривать их как внутренних антагонистов в духе теорий об извечном противостоянии равнины и степи или землепашцев и кочевников вряд ли правильно. Рюриковичи явно не были ни сынами равнины, ни, тем более, хлебопашцами. Они пришли с Балтики и утвердили свою власть над конгломератом местных племен посредством «крышевания» транзитных путей и в значительной степени работорговли, не сильно отличаясь в этом смысле от своих степных коллег. До момента прихода Батыя они уже имели опыт взаимодействия со степняками, и далеко не только враждебного — не редкостью были русько-половецкие браки (половчанки выходили за руських князей), а Святослав Хоробре воевал против тюрок Булгара и Хазарии в союзе с другими тюрками — огузами. К слову, благодаря молекулярной генетике сегодня мы уже знаем, что наиболее вероятные Рюриковичи являются представителями балто-фено-сканской мужской гаплогруппы, корни которой, однако, сквозь тысячелетия уходят примерно на Алтай — N1a. Ее же представителями являются правители Литвы Гедеминовичи, которые тоже вполне себе союзничали с Чингизидами.
У степняков Бату, а позже Орды совершенно точно не было цели колонизировать города и веси Русской равнины — их вполне устраивало установление политико-экономического контроля над Русью в виде утверждения ее князей посредством раздачи ярлыков, изъятия дани и ограниченного использования их военно-демографических ресурсов. Целью же Западного похода Бату, по мнению ряда исследователей, вообще было подчинение кипчаков и консолидация под своей властью сплошного степного континуума, шедшего по границам Руси и накладывавшегося на них.
Идеологически к моменту прихода батыевцев (термин более нейтральный, чем обязывающие и рискованные ошибками «монголы» или «татары») Рюриковичи уже были православными, то есть, включенными в византийский цивилизационный проект в качестве его варварской периферии. Однако надо понимать, что произошло это включение практически накануне пришествия батыевцев, после провала проекта и убийства амбициозного князя Святослава, которого византийцам удалось нейтрализовать, кстати, руками своих печенегских (то есть, степных) вассалов. В свою очередь батыевцы были религиозно всеядны, нейтральны и терпимы. Такими были и ранние ордынцы, что, видимо, позволяло греческой церковной корпорации на Руси не только не воспринимать подчинение им как трагедию и пользоваться их полным благоросположением, но и рассчитывать на их обращение по тому же принципу, как и ранее руських князей.
Однако в 1313 году византийский проект в Северной Евразии терпит тяжелое поражение — правитель Золотой Орды хан Узбек, ранее принявший Ислам, провозглашает его государственной религией. Таким образом, исламский проект выигрывает в конкуренции c православным, да и христианским в целом (учитывая интерес к Орде западных миссионеров) за одну из ведущих держав того времени. Вторым таким чувствительным, травматическим поражением, понесенным от исламского проекта для православного стало завоевание османами Византии.
Для русских князей, да и для русских земель и людей, впрочем, это мало что меняло — исламская Орда сохраняла такую же терпимость к православию, как и ее «языческие» предшественники. Но у представителей церковной корпорации, особенно иностранцев, что переселялись на Русь, видя в ней новый оплот православия после падения Византии, отношение к «татарам» (с момента исламизации о них уже можно говорить, хотя и не в современном смысле) должно было поменяться совершенно точно.
Экономика, политика, демография — все они переплелись между собой в условиях т. н. «великой замятни», когда нашествие Тимура, эпидемия чумы и внутренние склоки выкосили ордынский мир. Московия же, выучившаяся у него, напротив, наливалась силой как региональный центр. Время Ивана Грозного — это эпоха радикального изменения баланса сил в русско-степных отношениях и, как уже говорилось, создания Российского государства как такового, присвоившего себе ордынское наследие.
Для православного проекта это, конечно, было триумфом и реваншем в отношении обидчика и врага — ислама. Однако многие нюансы позволяют утверждать, что Рюриковичи, будучи включенными в православный проект, окончательно возобладавший в Московии при Софии Палеолог и Иване III, все же продолжают действовать в логике династическо-имперских отношений сюзеренитета-вассалитета (конечно, не в точном западном смысле), просто поменяв роли вассалов и сюзеренов. В частности, еще Иван Калита привлекал в Московию опальных ордынцев, давая им в кормление целые русские города, такие как Серпухов, Звенигород, Кашира, Юрьев, Сурожек, Мещерский (впоследствии Касимов). Взятие Казани, резня и замещение ее населения стали колоссальной катастрофой для татар, аналогичной Батыеву нашествию для Руси. Однако такая же участь за вычетом конфессионально-дискриминационного аспекта постигла и непокорный русский Новгород. Непокорность же Казани заключалась в победе крымской партии над партией промосковских татар, что и определило соответствующие действия Ивана IV, который и свой народ укрощал с не меньшей жестокостью. К слову, и то, и другое делалось при участии лояльных татар-мусульман, которые были одной из ведущих сил армии Ивана в Ливонской войне. Степняков ногайцев и башкир Иван пытался приручать дипломатическими и экономическими методами. Схожими по форме, хотя и другими по характеру были его отношения с православными казаками Дона.
Несмотря на то, что территория брутально завоеванного Казанского ханства была включена в русское этноконфессиональное пространство, подвергшись христианизации и русификации, лояльные татары при Иване еще пользовались его ограниченной веротерпимостью. Москва активно использует в отношениях с исламским миром, от торговых до дипломатических, лояльных татар и в частности номинально-статусное Касимовское ханство, которое сохраняется и содержится ради этих целей. Верные татары используются в многочисленных военных мероприятиях и, как известно, в лице своих мурз поддерживают избрание на Земском соборе 1613 года Михаила Романова.
Однако этноконфессиональная политика Московии отчетливо начинает меняться с фактического воцарения Бориса Годунова (то есть, еще при его марионетке Федоре Иоановиче), который, как мы помним, исторически становится первым фронтменом «гвельфской партии», выдвиженцами и лидерами которой после станут Романовы. Именно тогда, одновременно с учреждением Патриаршества, власти начинают «метать мечети», то есть, сносить их. Ожесточенная внутриполитическая борьба остановила этот процесс, но уже первый же Романов продолжает открыто антиисламскую политику. Так, в 1628 году лояльным мурзам мусульманского вероисповедания запрещается иметь в качестве крепостных православных христиан, исламизации которых, видимо, не без оснований опасается церковь. В 1649 году при Алексее Михайловиче Соборным уложением мусульманским мурзам запрещается иметь уже не только православных крестьян, но и наделы, которыми их пожаловали за службу московские князья и цари — если только они не примут крещение.
В итоге, одна часть мурз крестится и ассимилируется, а другая платит за сохранение своей веры потерей экономического благосостояния. Но интересно другое — несмотря на то, что Романовы предоставляют многочисленные льготы знати и простолюдинам, переходящим в православие, исламизация немусульманских народов только усиливается, в частности, в Поволжье. По крайней мере, это констатируется в императорском указе 1729 года: «Понеже в Российской Империи многие обретаются иноверцы, а именно: Мордва, Чуваша, Черемиса, Остяки, Вотяки, Лопари и иные им подобные, из которых народов небезызвестно есть, что Магометане превращают в свою веру, и обрезывают, чего Губернатору и Воеводе накрепко смотреть, и отнюдь до того не допущать. А ежели явятся такие Магометане или другие иноверцы, которые тайно или явно кого из Российских народов в свою веру превратят и обрежут, таких брать и разыскивать, и по розыску чинить указ по Уложению 22 главы 24 статьи, а именно: казнить смертью, сжечь без всякого милосердия». Более того, очевидно, что Ислам принимали и сами русские, что под страхом смерти запрещалось тем же Соборным уложением: «А будет кого бусурман какими-нибудь мерами, насильством или обманом русского человека своей бусурманской вере принудит, и по своей бусурманской вере обрежет, а сыщется допряма: и того бусурмана по сыску казнить, сжечь огнем безо всякого милосердия».
И здесь уже требуется обратить внимание на экономические аспекты данных событий. Русские крестьяне бегут от усиливающегося закрепощения к православным казакам, и это общеизвестно. Но не только к ним. В положении, во многом схожем с казаками по отношению к Московскому государству находились башкиры — народ, пытавшийся выстраивать отношения с ним на строго-договорной основе. А именно, военная служба (на которую башкиры как мусульмане шли с меньшей охотой, так как воевать приходилось с единоверцами) в обмен на «землю и волю», а именно вотчинное землевладение и полные личную свободу и внутреннее самоуправление. Как следствие, русские крестьяне бежали не только к православным казакам, но и (хотя и очевидно в меньшем количестве) к мусульманам-башкирам.
Русский историк Фирсов Н.А (1831–1896) писал об этом: «Тяжести, наложенные на тяглых людей и в том числе на иноверцев в царствование Петра Великого, в особенности введение подушной подати, усилили, как мы уже видели, еще более против прежнего произвольное переселение инородцев за Каму к Башкирцам. Эти переселенцы между которыми попадались и Русские податные люди, конечно уносили с собой не доброе чувство к Русской власти. Преследуемые сыщиками, они без сомнения готовы были пристать ко всякому восстанию против той власти, от которой спасались и которой нужно было страшиться, поселившись даже в лесах и горах башкирских». В материалах об Оренбургской экспедиции и башкирских восстаниях 30-х годов XVIII в. содержатся следующие сведения: «…Казанской губернии многие иноверцы и русские, оставя свои дома в прежних жилищах, отбывая платежа подушных денег и корабельных работ, а иные, убегая наказания за свое воровство, ныне живут в Уфинском уезде в Башкири. Тех всех указала е.и.в. выслать на прежнее жилище, также и беглых солдат… А ежели кто утаит хотя единого человека в своей деревне, с таковыми, яко с преступниками указу, поступлено буде». Про Тайнинскую волость: «Ныне же за смятением на Уфу и ездить невозможно. Они же противо указа принимают селить и в домах своих держать много русских беглых крестьян и солдат». В связи с чем российские власти требовали от башкир, чтобы «беглых русских, живучих между ними, немедленно всех без остатка на Осу или в Кунгур отдали». В свою очередь в 1735 году И.Кирилов и А.Румянцев разработали «Рассуждение, представленное в Кабинет, об управлении населением Уфимского уезда после окончания башкирского восстания», содержащее следующий фрагмент: «А явное есть ко всякому злу подозрение на них и на мулл, и абызов, таких же пришельцов, кои во-первых, утверждают и разпространяют закон свой и обрезывают не токмо чуваш и мордву, но и русских беглых, как о том заподлинно слышал». Это в своей автобиографии подтверждает и башкирский историк Ахмед Заки Валиди: «Русские, поселившиеся среди нас как лавочники или кузнецы, очень быстро усваивали наш язык, а их дети впоследствии долго пребывали под воздействием ислама, а иные, несмотря на запреты Российского законодательства, вообще переходили в ислам».
Петербургские же природные Романовы в развитие политики своих московских предков, напротив, стремятся к максимально возможной христианизации иноверческого населения Поволжья — язычников и мусульман. Апофеозом этой политики, приданием ей институционально-системного характера можно считать создание Анной Иоановной в 1740 году Новокрещенской конторы, призванной целенаправленно стимулировать обращение в православие иноверцев и, что не менее важно, их удержание в нем посредством комплекса мер социально-стимуляционного (многочисленные льготы), принудительно-ассимиляционного (по аналогии с политикой Инквизиции в отношении морисков и моранов) и репрессивного (запрет на возвращение в прежнее состояние под страхом смерти) характера.
Однако, эта политика не дает особых успехов. Тогда по ходатайству главы Новокрещенской конторы и Синода в 1742 году уже Елизавета Петровна предписывает: «имеющиеся в Казанской и прочих губерниях татарские мечети, которые построены после запретительных о том нестроении указов, где б оныя ни были, все сломать без всякого отлагательства и впредь строить не допущать и позволения в том не давать». По официальным данным «Экстракта в правительствующий Сенат из Казанской губернии о татарских мечетях», было снесено 545 мечетей: в Казанском уезде и Татарской слободе Казани — 418 мечетей из 536, то есть, 80% всех мечетей, в Сибирской губернии — 98 из 133 (74%), в Астраханской губернии — 29 из 40 (72%). 100% мечетей были разрушены: в Казанском уезде по Галицкой дороге (17 мечетей), по Алатской дороге (91 мечеть), по Зюрейской дороге (96 мечетей, оставлена одна). На Ногайской и Арской дорогах было разрушено 83 и 127 мечетей соответственно.
Такая политика по сути мало, чем отличалась от отношения государства Романовых к религии самих старых великорусов — древлеправославию, названному «расколом». Однако если гонения против татар-мусульман и староверов носили религиозно-социальный характер, то башкирский народ вел войну буквально за жизненное пространство и выживание как этносоциальный организм. И ее причины были не столько идеологическими, сколько экономическими в виде классического капиталистического колониализма империи, эпицентром и ресурсно-промышленной базой которого стал Урал. Тут фактически — примерно одновременно с ней — формируется русский аналог британской Ост-Индийской компании в виде настоящей империи Строгановых. Развитие их производства, разработка новых источников сырья требуют присвоения земель, которые башкиры воспринимают как свои вотчинные. Хотя, следует отметить, что отношения башкир с Россией складывались негладко с самого начала, как потому, что их присоединение к ней было не таким уж добровольным (точнее, консенсусным внутри самих башкир), так и потому, что характер этого присоединения башкиры и русские цари видели по-разному. Для башкир оно, если и было приемлемо, то только как вассалитет или союз, Россия же последовательно стремилась распространить на их земли свою власть. Как следствие, чисто башкирские восстания почти не прекращаются два века: 1572, 1581, 1616, 1645, 1662–1664, 1681–1684, 1704–1706, 1707–1708, 1709–1710, 1711, 1735–1736, 1737–1738, 1739–1740 и до 1755–1756 гг.
Действия российских сил по подавлению этих восстаний зачастую сопровождались классическим геноцидом, пусть и не всего башкирского народа, но отдельных его частей. Вот как очевидец этих событий русский чиновник и историк П.Рычков описал действия российских сил (кстати, при участии верноподданных тюрок и под руководством такового — Тевкелева «Алексея Михаловича», урожденного Кутлу-Мухаммеда) в башкирской деревне Сеянтус: “…близ тысячи человек с женами и с детьми их во оной деревне перестреляно, и от драгун штыками, а от верных башкирцев и мещеряков копьями переколото. Сверх того сто пять человек забраны были в один амбар и тут огнем сожжены. …И таким образом вся деревни Сеянтус жители с их женами и с детьми от мала до велика чрез одну ночь огнем и оружием погублены а жилища их в пепел обращено”. По официальным данным, после подавления восстания 1735–40гг. было убито 16 тыс. повстанцев, продано в рабство и сослано — 14 тыс., не считая тысяч тех, кому в назидание «просто» отрезали уши, язык и нос.
Схожей, хотя, возможно, менее брутальной в силу относительной кровно-религиозной общности была история отношений России и вольных казаков до того, как их удалось жестко встроить в российский государственный механизм. Наступление на казачью вольницу начинается с Бориса Годунова и приводит к серии казачьих восстаний по аналогии с башкирскими. Именно казаки на первом этапе стали ударной силой воображаемого Дмитрия I, который мобилизовал их обещаниями восстановить прежние вольности и привилегии, существовавшие при Рюриковичах. Казаки же были ударной силой и восстания Болотникова, который и сам был, если не урожденным казаком, то в значительной степени ментально оказаченным. Казачьими же по своим природе и целям, вопреки советской мифологии, представляющей их «крестьянскими», были восстания Разина и Булавина.
Однако империя относительно успешно нейтрализует разрозненные восстания: казачьи, башкирские и смешанные мусульманские, такие как восстание Батырши. Весьма интересным по своему характеру является такое малоизвестное событие как заговор сибирского губернатора Матвея Гагарина из рода Рюриковичей, планировавшего создать в Сибири независимое королевство, воцарив в нем правящий дом своих праотцов, и казненного за это Петром I Романовым. В этой истории показательно то, что в одном (хотя, признаем, что достаточно неоднозначном) лице соединяются две столь разные идеи как русский сибирский сепаратизм и реваншизм Рюриковичей, оттесненных от правления своим родовым уделом Романовыми.
Но ни одна из этих разрозненных попыток не смогла остановить железную поступь московско-петербургской империи, максимум замедляя ее на непродолжительное время, а то и ускоряя, как в некоторых случаях. Однако в 1773–1775 гг. происходит эпохальное событие — антиколониальная война коренных народов России — Северной Евразии против Петербургской империи во главе с Софией Августой Фредерикой Ангальт-Цербстской, более известной как Екатерина II («Великая»).Канва этих событий известна — первоначальное восстание части яицко-донских казаков, отказавшихся возвращать в Россию беглых калмыков, было поддержано не только башкирами во главе с Салаватом Юлаевым и многими татарами, но и массами крестьян и частью горнозаводских рабочих. Восстание охватило большую часть Великороссии, от Урала до окраин Москвы. Политическим фактором, обеспечившим такой размах, стало использование руководством восстания традиции, известной нам по истории начала XVII века — сочетания освободительных требований и целей с объявлением его лидера чудесно спасшимся царем (Петром III), который их выполнит, вернув себе власть, присвоенную узурпаторами.
Хотя восстание развернулось в результате наложения друг на друга отдельных «случайных» обстоятельств, объективные причины для него, как это было показано выше, накапливались уже давно. Наступление на вольности и права казаков, изъятие вотчинных земель у башкиров, борьба государства против ислама и великорусского древлеправославия и, конечно же, нарастающее закрепощение крестьян и усиление крепостного гнета. С 1762 по 1769 гг Екатерина раздала помещикам 600 тысяч душ государственных крестьян, что означает примерно 4 миллиона человек, которые из ограниченно-свободных превратились в рабов. В 1765 году помещики получили право ссылать крестьян на каторгу, в 1767 году крестьяне были лишены права обжаловать действия своих хозяев. Империя активно расширялась — при Екатерине были присоединены Крым и Новороссия, которые позвали осваивать сербов, греков, армян, болгар, молдаван, немцев. Большинством населения Новороссии — за счет преобладания в селах — при этом все равно были этнические украинцы (малорусы), русифицированное мультиэтническое население же концентрировалось преимущественно в городах, при этом доля этнических великорусов составляла от примерно 10% к концу XVIII века до 20% к началу XX. В 60-х годах в Поволжье были привлечены десятки тысяч немецких колонистов, создано свыше 100 их колоний. В далеких Альпах Суворов совершает прорыв из окружения, который вошел в анналы европейской мировой истории. Но какие задачи решались кровью забритых в рекруты русских крестьян там и в других местах, где воевала империя? Явно не задачи великорусского племени, большая часть которого была порабощена даже в своей стране, и уже в силу этого не могла интегрировать новые завоеванные земли в состав своей национальной территории, которой у него по сути не было, как не было и самой политической нации великорусов. Хотя, конечно, выгодоприобретатели у всей этой колонизации были — помимо пригретых иностранных колонистов и наемников это в первую очередь крупные крепостники-латифундисты, включая заводчиков вроде Строгановых, использовавших труд и крепостных крестьян, и в особенности дворцовая олигархия, путь которой к обогащению лежал через постель императрицы-мужеубийцы.
Колониально-олигархическая империя требовала все большего изъятия земель и трудовых ресурсов туземцев, а ее идеологическая надстройка пользовалась усилением деспотизма для того, чтобы выживать со свету представителей конкурирующих религий, будь то мусульмане или староверы, которые в отличие от диаспорно-замкнутых на тот момент лютеран воздействовали на коренное население. Поэтому ясно, какие группы стали ударными силами объединенного восстания Пугачева — казаки, староверы, башкиры. Столь массовый его размах, однако, был обеспечен вовлечением в его поток миллионов крестьян и в меньшей степени — части горнозаводских рабочих. Впрочем, важно понять структуру и характер этого движения. Его боевым авангардом были мятежные казаки (не все казаки поддержали Пугачева) и впоследствии башкиры. Массовое участие в этом движении крестьян оказывало колоссальное дестабилизирующее воздействие на существовавший порядок, который просто переставали признавать целые деревни, то сельское море, посреди которого существовали колониальные очаги, будь то в виде поместий или административных учреждений. Естественно, что это превратилось из бунта в настоящую войну на уничтожение между восставшей аборигенной стихией и романовско-петровско-екатерининской империей.
Война, так война — империя приняла вызов и начала мобилизацию всех своих сил. Выбора у нее не было, благо, для ее опоры — дворянства — уничтожение в этой войне не было аллегорией — с определенного момента Пугачев начал его поголовное физическое истребление. Ответ на вызов был адекватным — империя и дворянство мобилизовались для полноценной войны, которая и была их основным и профессиональным занятием. Чего не скажешь о крестьянах, которые воевать и не умели, и часто не горели желанием, ограничиваясь лишь изгнанием помещиков и пассивной поддержкой восстания.
Воевать умели и любили, так же, как и дворяне, их главные противники — казаки и башкиры — боевой авангард революционного движения. Но их сил для борьбы с хорошо вооруженной, обученной и частично возглавляемой немецкими профессионалами вроде Миниха, рекрутирующей человеческие ресурсы в крестьянской массе армии было мало. Понятное дело, что те же башкиры мобилизовать на войну русское крестьянство не могли, а на Урале их тактика сожжения заводов на отнятых у них вотчинных землях, напротив, настраивала против восставших часть рабочих. Осуществить такую мобилизацию крестьян пытались казаки и сам Пугачев, и на этом и связанных с этим вопросах надо остановиться поподробнее.
Уже Степан Разин пытается выйти за рамки чисто казачьих восстаний и вовлечь в свои ряды великорусских крестьян, что и привело к отторжению от него казачьей старшины (истеблишмента), которая предпочла «договорняк» с властями войне за непонятные цели и чужих мужиков. Пугачев продолжил линию Разина, придав ей вид завершенного и очень цельного социо-политического проекта, смысл которого заключался в заказачивании, то есть, милитаризации и организации на новых принципах всех своих сторонников. Однако крестьяне в своей массе не хотели превращаться в казаков, то есть, вооруженный, ответственный, самоорганизованный и воинственный народ, который, как показывал пример казаков и башкир, только и мог противостоять регулярным имперским силам.
Пушкин и дворянская пропаганда изобразили Пугачева как взбалмошного авантюриста. Но внимательный анализ его действий и заявлений (в виде многочисленных воззваний) позволяют предположить, что это был несостоявшийся революционер с последовательной программой учреждения нового национального государства и империи с новыми принципами межнациональных отношений. Вот, что пишет об этом современный российский историк Николай Лысенко:
«Государственное мироустройство Казацкой Руси — каким его видела повстанческая Военная коллегия и сам Емельян Пугачев — предполагалось устроить просто и целесообразно.
Венчать «властную пирамиду» должен был «народный царь», который не мог, по-видимому, иметь наследных прав и должен был избираться из состава казацкой старшины за проявленную политическую мудрость и военные дарования. Основанием «трона», фактически российским «новым дворянством», взамен поголовно истребленного русского и иноземного дворянства эпохи Романовых, должны были стать этнические казаки. За свои заслуги в военно-политическом крушении самодержавия этнические казаки навечно приобретали особый государственный статус, становились фактически «первыми среди равных».
Великорусский народ в лице своих трудовых сословий приобретал полную гражданскую и хозяйственную свободу. Крестьяне, кроме того, получали право выбора: либо становиться казаками и нести все тяготы военно-полевой службы, либо перейти на положение неких сельских «аборигенов», подобно финно-угорским племенам Европейского Севера, с которых и спроса никакого, и никакого их влияния на государственную жизнь.
Степные тюркские и ойратские народы Поволжья и Урала — искренние союзники Яицкого Войска в борьбе с империей Романовых — получили бы, в случае реализации проекта «Казацкой Руси», полную автономию во внутринациональных и религиозных вопросах. Казацкая Русь должна была решительно прекратить вялотекущую, крайне непоследовательную, а оттого заведомо неудачную политику русификации и «православного просвещения», которой терзали самобытные степные народы в империи Романовых. Логика государственно-политического процесса в Казацкой Руси неизбежно поставила бы, по-видимому, вопрос о воссоздании Башкирского и Калмыцкого ханств — как союзных, «клиентских» (пользуясь древнеримской терминологией) государств, тесно связанных с Казацкой Русью экономическими интересами и брачными союзами политических элит.
Следует отметить, что важнейшие этнополитические черты Казацкой Руси очень сближают этот проект с фактической этнополитической реальностью Римской империи первых императоров. Идея выборности «народного царя» казацким войском полностью соответствует практике выборности римского цезаря армейскими легионами. Статус свободного великорусского народа, не обязанного ничем Казацкой Руси, но и не допускаемого к систематическому участию в политической жизни государства, созвучна римскому статусу «союзника римского народа», которым наделялись дружественные Риму, но чуждые по генетике и культуре народы.
Замысел воссоздания тюрко-ойратских ханств как будущих «клиентских» государств на приграничной периферии Казацкой Руси прямо копирует римскую приграничную реальность эпохи первых августов. Как известно, клиентские царства гермундуров, свевов, квадов и языгов длительное время успешно защищали восточные границы Римской империи. Наконец, предполагаемый статус этнических казаков, который ввиду своей малочисленности мог быть в Казацкой Руси только замкнутой, привилегированной военной кастой, очень напоминает статус преторианских когорт в Риме, формировавшихся, в эпоху первых августов, в основном из коренных италиков».
Со своей стороны уральский писатель и исследователь пугачевского восстания Алексей Иванов сформулировал схожую мысль следующим образом:
«Хан Пугачёв казнил дворян от Терека до Тобола, даровал свободу веры, отменял прежние законы и иерархии. Он кажется реинкарнацией Джучи, великого чингизида. Улус Джучи простирался от Тобола до Терека, и здесь тоже царила свобода веры, прежние порядки были порушены, а власть принадлежала конной военной элите — монголам. Не отдавая себе в том отчёта, мятежные казаки Яика возрождали новый улус Джучи — улус Пугачёва. Конечно, казаки не знали истории, просто Великая Степь могла породить лишь один тип государства: как у сарматов, гуннов или ордынцев. Улус Джучи.
Пугачёвщина — дичайшая архаика для России, то есть для державы, которая выходила в мировые лидеры. Главной валютой тогда было не золото, а железо. Уральские заводы завалили им Европу. Русская армия одолела всех противников от Стокгольма до Стамбула. Русские вельможи блистали во дворцах Парижа, Вены и Рима. Екатерина стала Великой, потому что Великим был Пётр, и теперь она дружески переписывалась с Вольтером, лучшим интеллектом эпохи. Откуда же тогда взялся монгольский откат пугачёвщины?
Откат — это когда есть импульс движения, а путь вперёд закрыт. Точнее, пути вперёд тогда просто не было, потому что некому было его указать. Путь вперёд указывает элита, которая формулирует смыслы и цели общества. Элиту порождают не богатства и власть, а знания и способности. Пётр I провозгласил элитой России дворянство. Но после смерти Петра дворянство решило, что его дело — дворцовые перевороты.
Заводы Урала, модернизированные Петром, изготовили столько пушек, что все опасные враги России стали не опасны. А нации рождаются в борьбе. Когда не оказалось внешнего врага, пришлось найти внутреннего. И нация объявила своим врагом свою элиту — дворянство, которое не исполнило своей исторической задачи.
Пугачёв решил заменить дворян на казаков. Всех мятежников он верстал в казаки. Казачество он объявил идеалом России. Элитой. Монголами. Конечно, в XVIII веке улус был государством нежизнеспособным. Но ведь нужно иметь какой-то образ новой державы, когда ломаешь старую.
Бунт Пугачёва был борьбой за новую элиту, а не за свободу. Казаки были свободными. Свободными были башкиры и калмыки. И поначалу Пугачёв не думал о свободе для нации. Он давал свободу лишь тем крестьянам, которые вступали в его войско и становились казаками. Когда припекло, тогда Пугачёв и объявил свободными всех крестьян поголовно. Отмена неволи была не целью бунта, а средством борьбы мятежников со старой элитой — с дворянами.
Созревание элиты в России запоздало, потому что для дворянства не было стимула исполнять свою миссию. Дворянству и без миссии было комфортно: страна лидировала на мировых рынках, деньги текли рекой. Несовпадение целей элиты и нации — извечная драма России. В расцвете царствования Екатерины потребность нации в элите оказалась куда выше, чем потребность элиты в нации. И в этот зазор эволюций прорвался буран казачьей пугачёвщины — альтернативный проект России».
С Ивановым можно поспорить в характеристике петровского дворянства как «элиты нации» — по сути это была отдельная нация или прото-нация, для которой порабощенные туземцы были просто основанием пирамиды ее процветания и могущества. Пугачевский проект в свою очередь предполагал создание новой нации путем заказачивания великороссов под руководством потомственных казаков. Русский народ таким образом выступил ареной битвы между дворянским и казачьим проектами, в которой последний проиграл. А причины этого цивилизационного поражения Иванов как раз показывает хорошо — степной порядок уже не мог конкурировать с индустриально-городским, встроенным в западную технологическую систему, филиалом которой в Северной Евразии и была петербургская империя. Не поддержав в необходимой для этого мере казачий проект, русский народ остался в подчинении у петровской асабийи и ее государства.
Однако под впечатлением этой войны, в которой они находились на волоске от смерти, последние идут на некоторые уступки. Прекращение распространения крепостничества, прекращение принудительной христианизации и введение ограниченной веротерпимости, признание иноверческого дворянства и вотчинного землевладения, экономическая либерализация в отношении городского населения. Ну, а русское дворянство по праву победителя в этой войне отстояло личную свободу, предоставленную ему Манифестом о вольности дворянства Петра III, от попыток отмены которого пришедшая ему на смену Екатерина была вынуждена окончательно отказаться.
