Uncategorized — 21.11.2020 at 11:34

: разрыв замкнутого круга

Во время гражданских протестов 2013 — 2014 году идеологи и пропаганда путинского режима активно противопоставляли вышедшим на них «креаклам» условный «Уралвагонзавод» или «путинское большинство», которое несколько лет позже Сурков назвал «глубинным народом«.

Противопоставление поддерживали и идеологи гражданских протестов, один из которых назвал их движущей силой «РОГ» — русских образованных горожан. Крымско-донбасские события усугубили эту поляризацию, родив новый термин для обозначения тех, кто поддержал «Крымнаш», «Русскую весну» и в целом повестку «Русского мира» — «вата«.

В последние годы крымнашистский энтузиазм в широких кругах населения тает пропорционально с его разочарованием в режиме, однако, несистемная оппозиция с ее либеральным ядром, несмотря на попытки перетянуть на свою сторону «глубинный народ», по умолчанию продолжает рассматривать себя, если не как его противоположность, то как его лучшую часть — «русских европейцев«.

Русским радикалам необходимо деконструировать как саму эту дихотомию, так и каждый из ее элементов, противопоставив им радикально-народическую систему координат, основываясь на нашем историософском и социологическом методе.

Что касается претензий либералов на роль «русских европейцев», противостоящих сиволапым евразийским туземцам, называемым «совками», «ватой» и т.д. (о них поговорим позже), совершенно очевидно, что генеалогически она восходит еще к противостоянию т.н. «западников и славянофилов«. Русский либерализм родился из западничества и однозначно себя с ним ассоциировал, противопоставляя себя ретроградному славянофильству. Что абсолютно естественно, учитывая то, что имперское западничество в России и несло с собой культурный либерализм, как мы показали в предыдущей заметке.

Типичный русский либерал воспринимает допетровскую Московию как варварство, азиатчину, татарщину, «домострой» и черную страницу русской истории в промежутке от европейской Киевской Руси (и Новгорода) до снова «прорубившего окно в Европу» (во всех отношениях) Петра I. Поэтому даже те из них, кто признают, что реформы Петра не только не были торжеством политического либерализма в изначально-западном смысле, а были его противоположностью, прощают их ему за насаждение вместо «фофудьи и домостроя» либерализма культурного — декольте, обтягивающих лосин, париков, скобленных лиц, балов, романов и прочих «атрибутов европейской культуры». Для всех этих людей, от откровенных имперцев до декларативных либералов эпоха Екатерины II, включая в нее правление ее внука и наследника Александра I — это «золотой век» русской, если не политической, то культурной истории, противопоставляемый как «московитству», так и «пруссачеству», ассоциируемому с фигурами Павла I, Николая I и Аракчеева.

Сущность этого «русского европеизма» беспощадно разъяснили не только отечественные «славянофилы», от которых можно было бы отмахнуться как от «азиатских варваров», а апологеты настоящего Запада вроде Шпенглера, Тойнби и Хантингтона, считавшие его псевдоморфозом — европейской маской, натянутой на абсолютно неевропейскую физиономию.

Впрочем, рассуждая корректно, надо отметить, что тот же Шпенглер считал понятие «Европы» культурологически бессодержательным, настаивая на том, что вместо нее говорить надо о Западе, в связи с чем перевод на русский названия его magnum opus как «Закат Европы» абсолютно неадекватен. Но даже если вывести за скобки произвольную шпенглеровскую методологию разных душ культуры, менее спорные апологеты аутентичной западной культуры справедливо укажут на ее римско-германские корни и парадигму развития, к которой причастны только вовлеченные в нее католические славянские народы, но никак не православные.

Настоящий Запад — это не бритые физиономии, парики, лосины и балы, а Папская революция, Магдебургское право, хартии вольностей, Тридцатилетняя война и Вестфальский мир и далее уже декларации о правах и конституции, значительную часть их истории творимые вполне себе бородатыми и религиозными персонажами. Если смотреть на петровскую реформацию и екатерининское правление под этим углом, станет очевидно, что это было строительство потемкинской деревни декоративного вестернизма, в асфальт которого были закатаны остатки тех местных вольностей, прав и культурной самобытности, на которых строились и настоящий Запад, и настоящий западный ранний либерализм.

На все это указывали русские «славянофилы», но и сними сразу возникает множество серьезных проблем, начиная с названия. Прежде всего, причем тут какие-то славяне и филия к ним там, где речь идет о попытке реконструкции великорусской идентичности и культуры? Они искоренялись как раз-таки «славянами» — малорусами, а формировались как на этнической базе смешения славян с неславянскими автохтонами Залесья, так на культурной — сильного восточного влияния. Причем, это искоренение началось с воцарением Романовых, первых трех правителей которых многие славянофилы считают «национальным идеалом». Позже это удалось осознать евразийцам, но и они в своем анализе не пошли до конца, да и не могли пойти, потому что открывая реальность «почвы и крови» этого пространства, они все равно ставили над ними культуртрегерскую высокую культуру, просто не германо-русскую (западническую), а греко-русскую (византистскую).

Это уже подводит нас ко второму элементу рассматриваемой дихотомии — т.н. «глубинного народа» и «ваты». Рассуждая о нем, и «русские европейцы», и «ватники» совершают одну грубую ошибку — игнорируют исторические динамику и контекст, а именно эпохальный переход из традиционного уклада в модерный, о котором применительно к Великороссии мы писали ранее.

Так вот, русский глубинный народ впервые предпринимает попытку выйти на арену истории в самостоятельном качестве примерно одновременно с первыми формирующимися модерными нациями Европы — после крушения своего традиционного государства, завязанного на его традиционную, княжеско-царскую династию Рюриковичей. Если при последнем ее представителе Иване IV отношения традиционного государя и народа носили драматический характер в диапазоне от движения навстречу через Земский собор и Губную реформу до Опричного разделения и террора после срыва Ливонской войны и фронды боярства, то узурпацию власти боярско-клерикальной верхушкой великорусский глубинный народ изначально не признал.

И тут происходит интересное, о чем уже также писалось ранее — возникающие в глубинном народе низовые движения с фактической национально-республиканской повесткой накладываются на чаяния настоящего царя из рода Рюриковичей, сумевшего спастись от бояр и должного вернуться, подобно королю Артуру. Именно поэтому феномен, получивший в романовской историографии название «Лжедмитриев», корректнее называть «воображаемыми Дмитриями» по аналогии с известной концепцией «воображаемых сообществ». Эти воображаемые «настоящие цари», воплощающие в себе традиционный архетип, позже сопутствуют новым движениям глубинного народа, опять же, с фактически республиканско-либертарианской и при этом консервативно-революционной повестками — в ходе восстаний Разина и Пугачева.

«Глубинным народом» Великороссии на самом деле является это — народ, отчужденный узурпаторами как от своей традиционной власти и культуры, так и от модерной субъектности, которому противостоят цари-самозванцы, клерикалы, боярская олигархия и позже слившаяся с ними либеральная культурная гегемония. А вот «вата» — это продукт поражения этого глубинного народа и торжества квазимодернистской государственно-холопской матрицы, производящей нормализованного массового «русского человека».

С этой точки зрения, на самом деле нет принципиальной разницы между ватой романовско-готторпской, коммунистической и либеральной — все это продукт одной и той же штамповки абсолютистским имперским государством, один и тот же «хард» с разным интерфейсом. Игры «русских европейцев» и «ваты» на различиях в этих интерфейсах лишь способствуют закреплению этого положения дел и поддержанию иллюзии, что первые представляют собой какую-то принципиальную альтернативу вторым, а вторые представляют собой глубинный народ.

Вопрос вопросов заключается в том, восстанет ли из небытия настоящий глубинный народ, пробудив свой подлинный архетип, очистив его от давящих его наслоений и отрефлексировав свои подлинные интересы и задачи. Это и вопрос о том, имеют ли реальные перспективы русские либертарианство и радикализм, которые смогут превратиться в серьезные национальные проекты только в том случае, если сумеют решить задачу пробуждения и наставления своего глубинного народа.