Обещанный разговор о сообществе «пост-русских» из журнала «Острог» я начну как продолжение своей предыдущей заметки, то есть, с политической генеалогии соответствующего дискурса.
Вообще, стоит научиться тому, что когда заводится разговор о серьезных политических движениях, идеологиях или заявках на таковые, интересоваться нужно не только тем, что это, но и тем, кто это, откуда и от кого. Такая постановка вопроса вполне уместна, если речь идет не о законспирированных подпольщиках-практиках, а об идеологах и лидерах, не скрывающих своих личностей. И если первые имеют морально-политическое право на анонимность, то вторые обязаны по требованию предъявить свою политическую генеалогию, а желательно, кстати, и личную.
Но начнем именно с политической и именно в продолжение предыдущей заметки. Дело в том, что «законорожденный» фактический пост-русский дискурс возник как реакция на несостоятельность радикального русского национализма и осознание невозможности решения революционных задач трансформации русских в формате едино-неделимого государства-нации. И соответственно сформулировали и озвучили его впервые два ветерана этого движения: Алексей Широпаев и мой учитель и соратник в юности Петр Хомяков, убитый в лагере за несколько месяцев до освобождения.
Широпаев в ряде своих работ в середине нулевых — десятых годах обосновал, что Россия нуждается в преобразовании в федерацию равноправных республик, которыми наряду с нерусскими республиками должны стать преобразованные в республики нынешние края и области, населенные русскими. А для этого в свою очередь требуется превращение самих русских из имперского народа в множество политических наций соответствующих республик. О том же, немного другими словами и обосновывая это с практических позиций примерно в тот же период писал и Петр Хомяков.
Широпаев назвал свою концепцию многорусьем. Примерно в то же время я сформулировал концепцию консорциализма, которой на волне протестных выступлений 2011-2012 гг. дал еще одно название — русский мультитюд. По сути они дополняли широпаевское многорусье в том смысле, что предполагали децентрализацию русского пространства не только по горизонтали, то есть, по территориальному признаку новых республик и политических наций, но и по вертикали, то есть, посредством развития в русской среде множества консорций, объединяющих людей на основе различных ценностей и собственных идентичностей: будь то альтернативные православные, русские протестанты, неоязычники, русские мусульмане и т.д. Все они в свою очередь должны придти к заключению некоего формального или неформального общественного договора о принципах сосуществования, которые позволят переформатировать русское пространство из однородно-советско-россиянско-русскомирного в гетерогенное и пластичное. Соответственно, гражданский протест 2011-2012 гг, который вовлек в себя всю идейную палитру противников нынешней системы, виделся мне как стихийное проявление такого русского мультитюда (который пытается оседлать либеральный московско-централистский истеблишмент).
То есть, что мы имеем? Фактически пост-русский дискурс, во-первых, возник уже в середине нулевых — начале десятых годов, во-вторых, в развитие революционного русского национализма и был сформулирован его ветеранами, в-третьих, что немаловажно, возник из многолетней борьбы против системы (со своими мучениками вроде Хомякова). И это был именно пост-русский дискурс де-факто, хоть он таковым и не назывался, так как в его основе была деконструкция политической матрицы имперского народа, характер и происхождение которой были подробно проанализированы указанными выше идеологами.
Потом появился журнал «Острог«, начавший продвигать идею пострусских с одноименной книгой «Пострусские» его учредителя и идеолога Дмитрия Алтуфьева. Люди, которые к тому моменту уже несколько лет пребывали в описанном идейном пространстве, поначалу благожелательно восприняли появление нового проекта, как тогда казалось, единомышленников. В том числе и я, написавший для «Острога» несколько статей в первые годы его издания.
Однако по мере развития данного проекта стали проявляться тенденции и симптомы, отталкивающие часть из тех, кто его первоначально воспринял с симпатией. Говоря начистоту, их можно обозначить как сектантство, нетерпимость, доведение до абсурда и дискредитацию идей, которые, как показано выше, годами разрабатывались отнюдь не авторами «Острога», а внутри того пространства, в котором он о себе заявил позже и на раскол которого с определенного момента фактически стали направлены его усилия.
Так, те русские националисты, которые стояли у истоков этого направления мысли, фактически превратившись в русских пост-националистов или пост-русских националистов, ставили перед собой задачу демонтажа империи и общности — ее опоры, имперского русского народа. И тут надо понять, что такую цель перед собой ставят две группы сил с разными целями и мотивами. Первые — внешние силы. Для них было бы идеально, если бы нынешнее население этой территории, считающееся русским, просто исчезло, а она сама была бы заселена новыми людьми, среди которых растворились бы остатки старого населения. На самом деле, то радикальное решение русского вопроса, к которому призывают острожане, о чем будет сказано ниже, возможно только таким способом. Но понятное дело, что это не то, к чему стремятся силы, провозгласившие необходимость демонтажа имперской конструкции и имперского ядра изнутри. Их целью, напротив, является высвобождение подавленных ими людей, которые биологически и лингвистически оставаясь теми же, кто они есть, должны принять новые социально-политические формы.
Призывая к этому, сторонники этого пути, разумеется, считают, что это возможно, указывая на то, что в этническом пространстве данных людей существовали геополитические, культурные и ценностные альтернативы той русской парадигме, которая в итоге возобладала. Ее носителей они условно называют «другими русскими», будь то вольные новгородцы, диссиденты вроде Курбского, староверы Аваакума, разинцы и пугачевцы, различные русские сектанты, коллаборационисты и т.д. Сегодня подобными «другими русскими» вполне могут быть русские ингерманландцы или уральские республиканцы, русские ИПХ, родноверы или русские мусульмане и другие группы с собственными идентичностями и интересами, де-факто противостоящими русско-российскому мейнстриму.
Однако «пост-русских» из «Острога» такой подход не устраивает. Они утверждают, что все, что в любой форме продолжает носить имя русского или ассоциировать себя с ним, является частью подлежащей уничтожению «русской матрицы», потому что других русских быть не может. Вообще и никаких. Соответственно, то, к чему «другие русские» апеллируют как к альтернативе «русскому миру», например, к истории и опыту Новгородской республики, для «пост-русских» сущностно не отличается от того, чему призвано быть альтернативой. Они считают, что русских не должно остаться вообще — ни путинских, ни антипутинских; ни советских, ни антисоветских; ни возводящих себя к Московскому государству, ни возводящих себя к Новгородской республике и т.д.
Если бы при этом они бы признали, что хотят убить всех русских или заселить их земли, например, китайцами, чтобы те сделали с ними то же, что делают с уйгурами, их позиция была бы, по крайней мере, честна и логична. Но так далеко они пока зайти не готовы или, по крайней мере, не готовы в этом признаться. Вместо этого они призывают к испарению русских признаков и идентичности в новых региональных «идентах», которые должны будут создаваться строго снуля, с чистого листа, без всякой преемственности с русской этнической или политической историей в любом виде.
В обоснование возможности достижения такой цели приводятся примеры, которые при ближайшем рассмотрении тут же ее опровергают. Например, американская и австралийская нации, которые противопоставляются английской или южно-корейская, которая позиционируется как «пост-корейская» в противовес «истинно корейской» КНДР. Хотя очевидно, что у американской и австралийской политических наций, во-первых, было четкое этническое ядро, против чего сейчас в принципе выступают «острожане», во-вторых, это было ядро именно англосаксов, просто «других англосаксов», которые отделились от британской матрицы, но не от англосаксонства как такового. Что же касается южных корейцев, любому, кто минимально изучал этот вопрос, известно, что они считают себя не меньшими этническими корейцами, чем северные, при том, что да, политически и социокультурно это два совершенно различных, по сути антагонистических сообщества.
То есть, небьющихся примеров, как физически сохраняя население, можно не видоизменить его идентичность, культуру и политическую организацию, а бесследно выпарить ее, чтобы, как говорится, и «духу ее не было», у острожан нет. Но это не мешает им воинственно проповедовать дистилированную «пост-русскость» со страниц проекта с таким архетипически русейшим названием как «Острог» и с типично русскими фанатизмоми шизоидностью, накидываясь на всех де-факто пост-русских или других русских, которые не считают нужным отказываться от русского имени, наследия и этничности.
И здесь никак не получится пройти мимо фактора политической генеалогии, с которого я начал этот разговор. Как мною было отмечено, идеологами русского пост-национализма или пост-русского национализма исходно выступили ветераны русского национал-революционного движения, а выкристаллизовались эти идеи в его борьбе против существующей системы. Когда в его идейном пространстве появился проект «Острог», поначалу озвучивавший, как казалось, схожие идеи, его руководителю Дмитрию Алтуфьеву по умолчанию было оказано доверие без выяснения его политического пути и биографии. Однако нарастающее проявление указанных выше тенденций побудило заинтересовавшихся ими людей обратиться к биографии господина (или товарища) Алтуфьева. И очень быстро, благо, информация была публичной и даже не скрывалась (что весьма странно), выяснилось, что политическая генеалогия у г-на Алтуфьева совсем другая, чем у идеологов радикального пост/русского/национализма. Скажем больше, она прямо противоположная.
Оказалось, что господин (или товарищ) Алтуфьев является полковником полиции Управления Министерства внутренних дел России по Астраханской области. Теоретические же изыскания его по службе были направлены на противодействие, в частности, национальному экстремизму (вот пара примеров — 1, 2).
В этой связи, разумеется, возник вопрос — а не направлен ли новый проект г-на Алтуфьева на решение тех же задач, которыми он занимался (?) по службе, так сказать, через дезорганизацию противника изнутри? Утверждать этого я не берусь, констатируя, однако, что вне зависимости от мотивов г-на Алтуфьева, способствует его проект именно этому.
Ведь, провозглашая необходимость пост-русских «идентов», он не занимается их созданием, а напротив, мешает тем, кто это делает. Реальные пост-русские в политическом смысле сегодня могут развивать уральские, сибирские, ингерманландские и др. политические или этноконфессиональные идентичности, чему нисколько не мешает наличие у них переосмысленных этнической идентичности и наследия. Но вместо того, чтобы тоже создавать что-то позитивное, пусть даже и без всякой привязки к русским атрибутам, как они это требуют (используя при этом архи-русский бренд «Острог»), г-н Алтуфьев и его единомышенники пытаются торпедировать эту работу фактических политических пост-русских, пытаясь выставить их оппортунистами и вызывая у их потенциальных сторонников обратную реакцию своей болезненной русофобией.
Поэтому, подытожим. В русской радикальной среде, в которой в результате многолетней борьбы с системой была эволюционно выстрадана и намечена к реализации или уже начата реализовываться фактически пост-русская парадигма, нынешние «пострусские» появились как чуждый элемент, происходящий изнутри враждебной системы, и вольно или невольно занимающийся дискредитацией реальной пост-русской парадигмы.
6.12.18
