Есть три позиции, с которых может оправдываться крепостничество, две из которых допустимы в историософской ретроспективе, тогда как третья помещает ее носителей в разряд добровольных шудр и холопов, а в нынешних условиях — в разряд врагов русского общества, стремящегося к обретению права и гражданской субъектности.
Первая позиция — честное реакционное нищшеанство или леонтьевство, выраженное формулой «культура требует рабства». Высокая русская культура, как и многие другие высокие культуры состоялись благодаря рабству, то есть, обеспечению ее творцов и носителей рабовладельческой рентой, и если честно считать, что культура обладает большей ценностью, чем тот человеческий перегной, на котором она вырастает, такую позицию можно рассматривать как цельную и заслуживающую этой цельностью уважения, как к ней ни относись.
Вторая позиция — этнопопуляционная и этномобилизационная. В русском случае, с ее точки зрения закрепощение крестьян понадобилось после опустошения Бунташского века и было необходимо для решения мобилизационных задач и обеспечения демографического размножения закрепощенной этнопопуляции. И опять же, если таковая рассматривается как ценность, за которую может быть заплачено лишением свободы и достоинства большинства ее членов — это тоже честная и цельная позиция, как к ней ни относись.
Проблема с двумя этими позициями в русском случае заключается в том, что ни высокая культура, ни популяция, созданные и размноженные ценой рабства, не выдержали проверку временем, не сумев трансформироваться в жизнеспособную модерную форму, которая только и могла быть ответом на его вызовы.
Эта драма была показана мной в предыдущем «Русском цикле», который начавшись с провокационной апологии первой позиции, закончился трагическим и радикальным выводом — та цена, о которой идет речь выше, исторически была заплачена зря. Но так как лишь единицам удалось понять это развитие и кульминацию мысли на протяжении нескольких сотен страниц, потребовалась компрессорно сжатая «Незавершенная революция», в которой был акцентирован именно этот вывод без долгого маршрута, ведущего к нему.
Сегодня на выходе мы имеем русское общество, у которого в активе больше нет ни высокой культуры (ее наследие как таковое существует и развивается, но своей жизнью и не будучи исключительной собственностью русских), ни демографического ресурса (истраченного впустую в прошлый век и продолжающего иссякать), обеспеченных крепостничеством.
Зато имеем общество, которое уже без всех этих реальных или потенциальных активов, стоит перед той же необходимостью, что и (долгий) век назад — освобождения от крепостничества и абсолютизма, обретения личностной и гражданской субъектности, создания современного общества и государства (стато, республики, федерации).
И этим задачам не мешает оправдание крепостничества в ретроспективе с указанных двух позиций, так как к нынешнему историческому периоду их аргументы просто неприменимы. Мешает им только третья позиция, согласно которой, крепостничество было хорошо или не так уж плохо для самих крестьян. Не для высокой культуры или этнопопуляции, ради которых их требовалось закрепостить, а для самих закрепощенных — как для людей.
Люди, рассуждающие с таких позиций, начиная с Михалкова и Зорькина, заканчивая их безнадежными и комичными конкурентами за роль адвокатов исторической России, должны восприниматься уже не как адвокаты крепостничества в прошлом, а как пособники неокрепостничества и абсолютизма в настоящем. В первом случае — как неоплантаторы нашего времени, которых мечтают поднять на вилы неопугачевцы, во втором — там, где речь идет об обездоленных потомках крепостных — как добровольные холопы и «домашние ниггеры», отравляющие русское общество мировоззрением «дяди Тома».
Вне зависимости от их идеологических убеждений, люди такого типа должны восприниматься как человеческий балласт теми, кто хочет выйти из египетского плена и вывести из него свой народ. Раб довольный своим рабством, заслуживает двойного рабства. И те, кто хотят избавиться от этого рабства, должны рассматривать его апологетов для рабов как тех «домашних ниггеров», которые служат плантаторам.
Русский негритюд: как его надо понимать
На примере афроамериканских национал-революционеров мы видим, что идеология эмансипации негра предполагает не только уничтожение рабства и борьбу за права освободившихся потомков рабов, но и осознание ими проблемы нигерства как конструкта — порождения плантаторской системы.
То есть, не консервацию или глорификацию образа негра — забитого, домашнего или маргинального, а преодоление всей навязанной плантаторами матрицы нигерства (образа жизни, стереотипов и т.д.). Эта идея была раскрыта в «Русском цикле», который будучи собранным в книгу получил название «Закат России и русский негритюд».
Таким образом, стремящийся к освобождению негр как раз должен стараться выйти за флажки, предназначенные для потомков рабов и в ходе этого может и должен стремиться к успеху в том или ином виде.
Может ли он в этих рамках пользоваться достижениями и атрибутами плантаторской культуры? Вполне — это не противоречит разумно понимаемой идеологии деколонизации, а вытекает из неё в большинстве случаев.
Чего он однако не может принимать, так это идентичность и идеологию этого плантаторства и его матрицу, отдавая себе вместо этого отчёт в том, что он пользуется трофеями, завоеваниями, добытыми им или его предками в тяжелой борьбе у их бывших хозяев.
Дальше нам говорят — хорошо, а почему бы тогда как раз в рамках этого освобождения потомкам белых негров не ориентироваться на образцы успешных плантаторов, хоть и чужих по роду, но все равно родственной крови, то есть родственников в отдалённой перспективе?
Да, подражайте, кому хотите, но зачем в таком случае ориентироваться на копию, когда сейчас уже доступен оригинал?
Каста европеизированной русской аристократии ХVIII — начала ХХ вв по факту оказалась социальным и политическим ЛУЗЕРОМ.
Зачем же нам ориентироваться не просто на своих плантаторов, но на господ-неудачников, когда сегодня можно ориентироваться на т.н. ЛЮДЕЙ, которые остались на коне и преуспели в отличие от них?
Тысячи успешных глобальных русских, поднявшихся из низов, сегодня так и делают, ориентируясь не на проигравших все в пух и прах субколонизаторов, а на элиту первого мира. Новый английский лорд Лебедев — самый яркий, но далеко не единственный пример такого рода.
Этим такие люди и отличаются от зачуханных потомков порабощенных предков, которые сидя в дерьме, фапают на их обанкротившихся угнетателей. Дяди Томы 88 lvl.
И наконец, они говорят, что народу, нации все равно нужна своя элита, потому что без неё он станет добычей тех, у кого она есть.
Согласимся с этим в принципе, выведя за скобки сложный, но становящийся все более актуальным вопрос об интернационализации глобальной элиты.
Так, элита нужна. Но в нашем случае такая элита должна быть новой — потому что старой уже не осталось, и успешной — потому что старая оказалась несостоятельной в конкуренции наций и элит.
А это значит, что речь может идти только о ее формировании, а не возвращении (последнюю такую возможность потомки старой как каста упустили в 90-х годах). Каковое как крайне сложный процесс будет тем более успешным, чем меньше у него на пути будет препятствий.
С этой точки зрения, если говорить об этнической элите русских, очевидно, что наиболее эффективным путём для ее формирования будет успешная интеграция продвинутых русских в структуры первого мира или хотя бы второго, в его предбанник. А содействовать этому будет наличие у них ангажированности с обществами, в которых они живут, помимо чего желательно стремиться к тому, чтобы у таких людей было сознание общей причастности к своему родному народу и его стране. Но не к «России, которую мы потеряли» и которую надо вернуть — если у них будет такая цель, то пусть уж она будет не в виде «Прекрасной России Прошлого», а Прекрасной России Будущего, кроме шуток.
Если же говорить об элите национальной, гражданской — элите страны, государства и общества, то она может выдвинуться только в борьбе за неё. И тут уж не будет «ни эллина, ни иудея», в том плане, что критерием попадания в эту элиту будет не наличие предков крепостных, досоветских или советских и постсоветских элитариев, а активная включённость в общее дело, Res Publica.
Вот на таких путях и возможно обретение русскими новой элиты, этнической и национальной, а не воздыханиями по государству и элите, канувшим в лету.
