Сегодняшний Лимонов пишет:

«Вообще-то у нас там в Крыму царские поместья находились всегда,во всяких Симеизах, цари наши там поколениями отдыхали. Сам Бог нам велел всё это вернуть, восстановить справедливость».

Приводя у себя в фейсбуке эту цитату человека, называющего себя большевиком, я исходил из того, что ее феерическая нелепость будет очевидна всем. Однако получил такое возражение:

«Он же национал-большевик, у них в идеологии преемственность всех форм российской государственности, так что здесь Эдуард душой не кривит».

В этой связи, а также в связи с тем, что на фоне событий в Крыму периодически вспыхивают дискуссии о том, какой должна быть позиция русских революционеров в подобных случаях, я решил прояснить, как мне кажется, очевидные вещи.

Для начала предлагаю вспомнить советские учебники по литературе или истории развития русской общественной мысли XIX века. В них в принципе правильно говорилось о наличии трех лагерей у русской общественной мысли: консервативного, либерального и радикального.

Радикальный лагерь — это русские революционеры, последовательные отрицатели системы, потому и радикалы.

Были ли радикалы патриотами? Конечно, отсюда и народничество, и национализм в тех формах, в которых мы находим его у Бакунина или Герцена.

Однако патриотизм русских радикалов был обращен исключительно к стране или народу, но никогда не к существующему государству. Что касается не только власти, но и всего государства — империи, то его чуждость, враждебность угнетенному народу была аксиомой для всех радикалов.

Представление об отчуждении (эксплуатации) как о сущности российского государства было настолько очевидным для русских радикалов, что никому из них и в голову не могло придти поддержать Российскую империю в подавлении борющихся за освобождение от нее народов. Напротив, они однозначно вставали на сторону ее врагов, причем, задолго до Ленина это делали Герцен и Бакунин.

Часть социал-демократов во время Первой мировой войны встала на иные — оборонческие позиции. Но они этим и отпали от русского радикализма, представленного Лениным, который справедливо заклеймил их оппортунизм. Для радикального направления они стали оппортунистами, превратившись в левую разновидность либерального лагеря русской общественной мысли (Струве — классический пример).

Теперь, внимание, мы подходим к важному рубежу. Что изменилось в этом смысле после 1917 года?

На первый взгляд, радикалы захватили власть в России и проблема отчуждения государства от народа с этого момента утратила актуальность.

Однако в оптике последовательных радикалов очевидно, что революция оказалась преданной, стала жертвой консервативного перерождения (внутренней реакции), Красного Термидора. Эту точку зрения разделяли многочисленные левые радикалы — от троцкистов до трудовиков, эсеров, неоленинистов и т.д.

Итак, для настоящих радикалов ничего в смысле отчуждения от государства не изменилось. Но произошло нечто принципиально новое — на позиции восприятия установившегося в России государства как системы тотального отчуждения (тотального врага) встали последовательные русские консерваторы — представители первого лагеря русской общественной мысли, временно выпавшего из наших рассуждений.

В итоге и последовательные русские радикалы, и непримиримые русские консерваторы с диаметрально разных позиций пришли к одному и тому же выводу — существующее государство (а не только власть) есть враг, с той лишь разницей, что радикалы рассматривали его как продолжение Российской империи, а непримиримые консерваторы как ее тотальное отрицание.

Тем не менее, два этих направления в своем непримиримом виде в итоге сходятся в одной точке — а именно в войне против СССР в 1941-1945 гг., где линия левых радикалов была представлена в РОА, идеологи которой апеллировали к идеям народной (февральской) революции 1917 года, а линия правых радикалов — РОНА, Красновым со Шкуро, «Русским корпусом», винивших обе революции 1917 года в том, что они разрушили их страну, подменив ее враждебной сущностью.

Теперь что касается «национал-большевизма». Яркая энергетика этого названия способна ввести в заблуждение относительно того, что это дважды радикализм, в котором радикализм большевизма усиливается радикализмом национализма.

Правда же прямо противоположна — «национал-большевизм» это изначально дважды оппортунизм, как по отношению к настоящему русскому радикализму, так и по отношению к настоящему русскому национализму (консерватизму).

Сутью «национал-большевизма» был не синтез одной радикальной традиции русской мысли с другой, но сменовеховство — примиренчество, отказ от продолжения борьбы, оппортунизм. В этом смысле естественно, что сменовеховцы и «национал-большевики» с самого начала были близки оппортунистам всех мастей — как оппортунистам-оборонцам от радикалов, так и оппортунистам-генералам царской армии от консерваторов, которые перешли на службу к коммунистам.

К чему мы приходим в итоге? Мы приходим к тому, что в новых условиях водораздел внутри русского общества с определенного момента уже проходит не между «красными и белыми» или «правыми и левыми», но между принявшими новую систему (по тем или иным соображениям) или отрицающими ее (по тем или иным соображениям).

Теперь о самой этой системе. Я (и не только) часто использую для ее характеристики слово «совок». Однако в связи с тем, что на стороне совка сегодня оказываются не только «красные совки», но и «белые совки», то есть, сторонники линии Деникина, готовые защищать государство, при этом отрицая идеологию коммунизма, приходится слышать обвинения в манипуляции терминами.

Мол, что может быть общего между Кургиняном, Лимоновым и Просвириным и не является ли употребление по отношению к столь разным людям термина «совок» с приставкой красно- или бело- полнейшей бессмысленностью?

Ну, общее-то как раз понятно — все эти люди оказываются на одной стороне в то же самое время, как другие люди, тоже с разными взглядами, оказываются на стороне противоположной.

Поэтому пришло время разобраться с понятием «совка», патриотами которого де факто выступают все эти люди, часть из которых позиционирует себя ярыми антикоммунистами.

В принципе, я об этом написал книгу на семьсот страниц «Закат России и русский негритюд», где подробно исследовал и эту проблему. Но для тех, кто не читал или подзабыл, в двух словах сформулирую свое видение здесь.

1) Совок это не идеология, а социология. Это очень важно понять, так как из-за путаницы совка с тем или иным идеологическим антуражем очень часто возникают серьезные недопонимания и проблемы. Совок — это гештальт или реальность, базис, идеологическая надстройка над которым может видоизменяться при сохранении ее сущности.

2) Кто хочет понять сущность совка, должен пытаться осмыслить труды не идеологов совка, задача которых вешать его подданным лапшу на уши, но социологов. Этими социологами не обязательно должны быть антисоветчики, западные советологи, например, ими могут быть абсолютно просоветские исследователи, пытавшиеся исследовать советское общество как социологическую реальность: Зиновьев, Кара-Мурза, Калашников, Кургинян и т.п. Все они рассматривали и объясняли советское общество как особый тип цивилизации, а не просто какую-то идеологию.

3) Что такое совок? Это особый тип цивилизации, утвердившийся в России после 1917 года, ознаменовавшийся переходом русского общества из сложного состояния (культура по Шпенглеру) в тотально-однородно-механическое (цивилизация по Шпенглеру же) с — что принципиально важно — исторжением из него культурообразующего слоя и элементов, вокруг которых складывалась предшествующая русская культура (постпетровская, европеизированная).

Именно в этой особенности заключается принципиальное отличие сталинизма от разных разновидностей фашизма, которые с ним зачастую путают из-за их тоталитарного сходства.

Фашизм безуспешно и обреченно пытался поставить цивилизацию на службу культуре, был реакцией ее защитных сил, вылившейся в тоталитаризм, который будучи феноменом массового общества, в итоге все равно приводит к торжеству цивилизации, как это с ним и произошло в Испании. Коммунизм же изначально был направлен против культуры как таковой (условно «традиционного общества») и осуществлял тоталитарную эмансипацию от культуры с низвержением всех культурных основ и культурообразующих элементов.

Собственно, когда Галковский и его последователи используют формулу «советский это русский минус культура» они правы. Однако становясь заложниками поверхностного понимания культуры как чего-то наносного, что можно снять и потом одеть обратно, в итоге они сами становятся оппортунистами от совка. Культура есть нечто органическое, что формируется и прорастает по своим, по сути, социобиологическим законам, попытка игнорировать которые приводит к тем же результатам, что и попытка срубленный ствол дерева поставить на почву без корней.

Дерево русской европейской культуры было вырвано из почвы, сама почва перепахана и залита цементом. Почему это произошло — отдельный вопрос, исследованию которого я посвятил несколько лет и под тысячу страниц (если с разными текстами, то за тысячу). Однако в двух словах, что не вызывает сомнений — корни, пущенные этим деревом в почву, были слишком слабыми, чтобы оно могло выдержать натиск тех ветров, которые обрушила на него история.

Но это все отдельный, долгий разговор. В сухом остатке сегодня мы имеем в любом случае совок, пусть и с приставкой кап-, по отношению к которому актуальны все силовые линии русской общественной мысли, начиная с XIX века, прошедшие парадоксальную, но весьма логичную эволюцию вместе со своей страной.

2014 год