Часть I Смоленщина и Центральная Россия

Намедни поразился размышлениям одного историка и блогера, ничтоже сумняшеся помещающего Смоленщину в «сердце» и «исторический заповедник» великоросского этноса на основании ее принадлежности к Центральному Нечерноземью или Центрально-Промышленному Району.

«Что ж тут удивительного?, — возможно скажет кто-то, — Ведь восприятие «ядерной» Великороссии именно как «Центральной России», которой сегодня соответствует ЦФО, это достаточно распространенное представление».

Нет, конечно, само по себе это нисколько не удивительно. А удивительно тут то, что этот историк, в других кругах более известный как блогер, позиционирует себя как дистиллированный антикоммунист, пытающийся доказать, что СССР был противоположностью исторической России. При этом за основу своей классификации он принимает критерии, утвердившиеся в политической географии именно при СССР – Центрально-Промышленный район и Центральное Нечерноземье.

Правда, в одном месте в качестве их синонима он использует характеристику из эпохи Российской Империи – «центральные губернии». Но в этой связи надо указать на то, что юридически и административно такого явления как «центральные губернии» в Российской империи не было – это была научно-статистическая характеристика, которая использовалась применительно к административно-самостоятельным губерниям в различных отчетах или учебниках. Причем, достаточно произвольно – именно постольку, поскольку речь не шла о чем-то формализованном.

Отдельно следует отметить тот факт, что и в таких полуформальных характеристиках Смоленская губерния даже на излете Российской империи, далеко не всегда включалась в эти оценочные «центральные губернии». В качестве примера сошлюсь на один из самых известных и авторитетных имперских политгеографических сборников того времени — Россия. Географическое описание Российской империи по губерниям и областям с географическими картами / [авт. вступ. ст.: А. Е. Рябченко]. — СПб. : Тип. «Бережливость», Невский, 139, 1913.

И что же мы в нем видим? В самом начале мы видим группировку губерний Европейской России по краям, и черным по-белому: «Литовско-Белорусский край. Губ.: 29. Смоленская, 30. Могилевская. 31. Минская. 32. Витебская. 33. Ковенская. 34. Виленская. 35. Гродненская». При этом никаких «центральных губерний» в ней вообще нет, и уж тем более нет Центрального Нечерноземья, но есть Московская Промышленная Область (которая могла бы считаться синонимом «центральных губерний», так как включала в себя Московскую, Владимирскую, Тверскую, Ярославскую, Костромскую, Нижегородскую, Калужскую губернии), и есть Центральная Черноземная область (Орловская, Тульская, Рязанская, Тамбовская, Пензенская, Воронежская, Курская губернии).

Зачем же такие натяжки совы Смоленской губернии на глобус «центральных губерний»? Надо полагать, они объясняются тем, что осуществляющий их историк, с одной стороны, великорусский патриот, а с другой стороны, имеет смоленские корни, и видимо таким образом пытается доказать бесспорную великорусскость Смоленщины.

Что ж, надо отметить, что принадлежность или непринадлежность Смоленщины к Великороссии это вопрос отдельный, ответ на который зависит от угла зрения на соответствующие критерии. Иногда его пытаются решить ее разделением на западную «белорусскую» и восточную «великорусскую» части, на которое ссылается и этот историк. У меня есть, что сказать на сей счет, но погружение именно в этнографическую составляющую этой проблемы, а именно идентификации населения, живущего на соответствующей территории, уведет нас в сторону от политико-географической, а именно, определения исторического статуса этой территории в Российской империи и СССР.

Какая же картина предстанет перед нашими глазами, если мы посмотрим на формальный, закрепленный в административно-территориальной или формализованной экономическо-территориальной принадлежности Смоленщины в Российской империи и СССР?

Итак, смотрим:

• с 1708 года – Смоленская губерния
• с 1713 года – часть Рижской губернии
• с 1726 года – снова Смоленская губерния
• с 1775 года – Смоленское наместничество
• с 1824 года – часть генерал-губернаторства Витебского, Смоленского и Могилевского, иногда называемого Белорусским генерал-губернаторством
• с 1855 года – снова Смоленская губерния.

То есть, как видно, в полит-географическом смысле никакими «центральными губерниями» и «Центральным Нечерноземьем» тут не пахнет, зато очень пахнет чем-то явно западным – Балтикой и Беларусью.

Этот «запах» сохраняется или даже усиливается в первое десятилетие советского правления:

• в 1919 году в Смоленске провозглашается Советская Социалистическая Республика Белоруссия, в которую ненадолго вошла западная часть бывшей Смоленской губернии, в том же году переданная в РСФСР
• в 1929 году Смоленск становится центром Западной области, в которую были включены территории Смоленской, Брянской и Калужской губерний, часть территории Тверской и Московской губерний и Великолукский округ Ленинградской области.

Итого, что мы видим тут? Опять ярко выраженный западный, в том числе белорусский политгеографический крен. Конец которому кладется в «славном» 1937 году, когда Западная область была упразднена, и начинается история Смоленской области, которая постепенно начинает рассматриваться как «бесспорная» часть «Центральной России», Центрально-Промышленного Района и Центрального Нечерноземья —  «сердца исторического заповедника великоросского этноса».

Таким образом, несложно убедиться, что подобное восприятие Смоленщины это даже не просто советский, а именно сталинский и в последующем послевоенный конструкт, обращение к которому даже самых ярых «великорусских антикоммунистов» не может не быть пищей для размышлений. И к ним мы еще, даст Бог, вернемся. Но сперва, в следующий раз рассмотрим политгеографические характеристики Белоруссии и Малороссии в Российской Империи.

Часть II Белоруссия и Литва

А теперь перейдем к Белоруссии, название которой в таком виде и в таком контексте вполне возможно употреблять, так как речь идет не о независимой Беларуси, а о части Российской Империи, где она так называлась. Равно как по той же причине в этом контексте корректно говорить о Малороссии.

Тут, с одной стороны, все просто — на излете Российской Империи существовало семь отдельных, административно-самостоятельных губерний, которые полуофициально рассматривались как Литовско-Белорусский край, он же иногда Западный, а иногда Северо-Западный. Вроде бы все понятно, потому что это территория, исторически соответствующая ядру Великого Княжества Литовского, гербы земель которого в Большом гербе Российской Империи висели на отдельном щите гербов княжеств белорусских и литовских. Кстати, к этому гербу мы еще вернемся, но не в этой части.

С другой стороны, так было не всегда. Потому что, по предыдущей части мы помним, что в одно время под разными названиями существовало Белорусское генерал-губернаторство, в состав которого в разное время входили не только Минская, Витебская и Могилевская, и даже не только Смоленская, но и Калужская губернии.

Но интересно то, что и так было не всегда. После присоединения к Российской Империи восточных воеводств Речи Посполитой Витебское воеводство в 1772 году было включено в Псковскую губернию. Но Павел I создал отдельную Белорусскую губернию («Белоруссия имени Павла I» — никто не додумался?) со столицей в Витебске, которая в 1801 году была ликвидирована Александром I и разделена на Витебскую и Могилевскую губернии, впоследствии в рамках Витебского и Могилевского генерал-губернаторства (неформально — Белорусского).

Но тут бросается в глаза, что речь идет о восточной части того, что в дальнейшем неофициально будет Литовско-Белорусским краем, он же Западный, он же Северо-Западный. А что у нас происходило с его западной частью? А в ней в 1796 году тем же государем Павлом Петровичем создается Литовская губерния в составе ранее образованных Виленской и Слонимской.

То есть, интересно, что Павел I хоть и в губернском формате создает Белоруссию и Литву, а также и еще одну такую же губернию — Эстляндскую — вот у нас кто оказывается первым начал создавать «прото-нацреспублики». Но его сынок-отцеубийца, оставив нетронутой Эстляндскую губернию, Литовскую губернию в 1801 году упразднил, так же, как и Белорусскую, разделив ее на две — Виленскую и Гродненскую (бывшая Слонимская).

А теперь присмотримся внимательнее к возникшим при Павле I и быстро почившим Литовской и Белорусской губерниям. Бросается в глаза то, что Белоруссия явно смещается на восток по сравнению с современной Беларусью и в разное время включает в себя Смоленщину и Калужчину, а ее будущая территория в Российской Империи первоначально была объединена с Псковщиной. Литовская же губерния включала в себя не только Виленскую, которую мы привыкли рассматривать как неотъемлемую часть Литвы, но и Слонимско-Гродненскую, которая сегодня является частью Беларуси. И отдельно наряду с ними существовала Минская губерния, без которой сегодня тоже нельзя себе представить Беларусь, но которая в состав «Белоруссии имени Павла I» не вошла.

То есть, в этой композиции мы имеем «Белоруссию», которая смещается значительно восточнее привычной нам Беларуси на земли современной России, Литву, которая включает в себя «литовский Вильнюс» и «белорусский Гродно», и между ними Минск.

Промежуточное и самостоятельное положение Минщины тут выглядит интересно, но вот в том, что касается Литвы, состоящей из как бы литовского Вильнюса и как бы белорусского Гродно, надо устранить одно заблуждение, которое наверняка возникнет у многих. Однако прежде этого надо сделать одну важную оговорку.

В наши дни Литва воспринимается прежде всего как Литовская Республика со столицей в Вильнюсе, а литовцы как ее титульный и основной народ, говорящий на одноименном балтском языке. Все это — политический статус-кво, подвергать сомнению который могут только безумцы или провокаторы, поэтому все написанное ниже ни в коем случае не следует рассматривать как такую попытку, но исключительно как экскурс в историю.

Так вот, в то время, когда создавалась Литовская губерния, Вильнюс еще не был Вильнюсом, а был Вильно или Вильней, а большинство его населения составляла та же этническая группа, которую вполне можно рассматривать как белоруссов, хотя сама она тогда в значительной своей части так себя не называла. Но далеко не все предки тех, кто сегодня нам известен как литовцы, тогда еще себя называли литовцами, зачастую предпочитая название жемойты, этнической группы, центром которой был нынешний Каунас, тогда Ковно. Вильно же или Вильня был(а) фактически культурным центром белоруссов, которые при этом часто называли себя не белорусами, а литвинами, иногда, обычно когда речь шла о лицах православного вероисповедания — русинами (рутенами). Кстати, и польским национальным центром тогда фактически был Краков, а не Варшава, но не будем так далеко отклоняться от основной темы…

Итак, недолговечная Литовская губерния в значительной мере соответствовала Литве в узком, этнокультурном смысле, о котором как-то у нас шла речь — как о территории Верхнего Понеманья и зоне интенсивных славяно-балтских контактов, в которой в XIX веке в качестве реакции на российскую политику в городских образованных кругах формировалось своеобразное полиэтничное литвинское или литовское в широком смысле самосознание с отсылкой к стародавней Литве. От Литвы в таком, узком смысле (не соответстующем современной Литве-Летуве — это уже третий смысл) надо отличать Большую или Великую Литву как пространство Великого Княжества Литовского, всех подданых которого можно было считать литвинами в государственном смысле. Тем не менее, внутри него можно выделить два пространства — Литву в узком смысле слова и Белоруссию в старом смысле слова, отличающемся от современного.

Со временем мостом между ними и центром новой этнополитической консолидации станет Минск. Но произойдет это уже после того, как литвинский проект будет разгромлен Россией после подавления восстания Кастуся Калиновского, носителями нового литовского уже в современном смысле слова национального проекта станут жемойты, а недавние литвины будут вынуждены перейти на беларускую национальную платформу.

Тем не менее, взаимосвязь Литвы и Беларуси была столь прочна, что она отразилась даже в действиях коммунистов, которые как мы помним по их раннему отношению к Смоленщине, первое время следовали историческим паттернам. Мы помним, что в конце 1918 — начале 1919 года коммунисты создали в Смоленске ССРБ — это делалось в пику национал-демократической Беларуской Народной Республике. Но точно также в пику национально-демократической Литовской Республике (уже в современном смысле, хотя и в других границах) примерно тогда же они создали Литовскую Советскую Республику, а в феврале 1919 года объединили их в Литовско-Белорусскую Советскую Социалистическую Республику (ЛитБел).

Интересно, что ЛитБел отличала подчеркнутая мультиэтничность, которая культурно-исторически словно бы наследовала ВКЛ как мультиэтничному и мультикультурному образованию — официальными языками в ней были белорусский, литовский, польский, идиш, русский. Но по сути своей это, конечно, было советское прокси, и после того, как маршалл Пилсудский, сам было вынашивавший планы возрождения многонациональной Речи Посполитой, выбил коммунистов из малой Литвы, ЛитБел схлопнулся, а коммунисты, уничтожив БНР, создали Белорусскую ССР, изначально на территории всего только Минской и Гродненской губерний. При этом в состав РСФСР в 1919 году была передана не только Смоленская губерния, в которой изначально в пику БНР и провозглашалась ССРБ, но и Витебская и Могилевская губернии, то есть, «Белоруссия». Последние две области со временем будут переданы БССР, а Смоленская и Калужская области, в разное время входившие в Российской Империи в Белорусское генерал-губернаторство, с рядом других территорий станут Западной областью РСФСР. До 1937 года.

Часть III Малороссия и Украина

Если география условного Литовско-Белорусского края в Российской Империи почти соответствовала географии литвинско-белорусской этничности, то соотношение политгеографического пространства Малороссии, с одной стороны, и пространства малорусской этничности, с другой стороны, в ней было совсем иным.

Начнем с повторения — как фиксированных административно-национально-территориальных единиц Белоруссии, Малороссии и Великороссии в Российской империи не существовало, поэтому, чтобы понять, где и как они существовали в этом государстве, требуется немного покопаться в истории его административно-террриторальной организации. Применительно к Литве-Беларуси это делалось в предыдущий раз, о Великороссии поговорим, даст Бог, в следующий, а сегодня речь пойдет о Малороссии.

В упомянутом ранее имперском политгеографическом сборнике «Россия. Географическое описание Российской империи по губерниям и областям с географическими картами / [авт. вступ. ст.: А. Е. Рябченко]» ситуация с Малороссией выглядит неоднозначно. С одной стороны, в Росписании, в самом начале в условный край или регион «Малороссия» включались лишь Черниговская, Полтавская и Харьковская губернии, а Волынская, Киевская, Подольская и Холмская губернии включались в условный Юго-Западный край. Однако в отдельном описании Малороссии в соответствующей главе в нее включались уже Черниговская, Полтавская, Харьковская, Киевская, Волынская и Подольская, губернии, но без Холмской. Последняя вообще была создана в 1912 году путем изъятия из Царства Польского территории, населенной православными малороссами (данный термин используется применительно к реалиям Российской Империи как официальный).

Однако возвращаясь к началу этой заметки, как при расширенном понимании Малороссии в составе шести губерний, так и тем более при строгом понимании Малороссии без «юго-западных губерний», а только в составе Черниговской, Полтавской и Харьковской губерний бросается в глаза их явное несоответствие ареалу доминирования малорусской этничности.

Как это можно понять? Да, очень легко — по официальным данным самой Российской Империи, а именно по результатам ее переписи 1897 года. В соответствии с ними малороссы составляли: в Волынской губернии — 73,5%, в Подольской — 80,9%, в Киевской — 79,2%, в Черниговской — 66,4%, в Полтавской — 93%, в Херсонской — 53,9%, в Таврической — 42,2%, в Харьковской — 80,6%, в Екатеринославской — 68,9%. Малороссы также составляли относительное большинство населения (47,4%) в Кубанской области и ряде уездов, впоследствии включенных в состав РСФСР, но об этом в следующий раз.

Когда 7 ноября 1917 года Украинская Центральная Рада принимала III Универсал о создании Украинской Народной Республики (УНР), она определила ее границы в строгом соответствии с результатами последней переписи населения Российской Империи по соответствующим губерниям: «К территории Украинской Народной Республики относятся земли, заселенные в большинстве украинцами: Киевщина, Подолье, Волынь, Черниговщина, Полтавщина, Харьковщина, Екатеринославщина, Херсонщина, Таврия (без Крыма). Окончательное определение границ Украинской Народной Республики в том, что касается присоединения к ней частей Курщины, Холмщины, Воронежчины и смежных губерний и областей с украинским большинством населения должно быть осуществлено на основании свободного волеизъявления населения».

Почему же возникла такая радикальная разница между границами Малороссии в Российской Империи и заявленной автономной, а впоследствии независимой Украины? Как это видно из сухих официальных фактов, отнюдь не потому, что создатели национальной Украины присвоили себе неукраинские земли — они создавали свою республику именно на землях, на которых официально преобладали этнические украинцы, которых в Российской Империи называли малороссами.

Исходя из этого, логически очевиден правильный ответ на этот вопрос — такая разница возникла потому, что в Российской Империи территория Малороссии в любом понимании, как в широком, так и тем более в узком, была радикально сокращена по сравнению с территорией преобладания малорусской этничности.

Как же это произошло? Чтобы понять это, придется отмотать ситуацию назад.

Когда заходит речь о Великом Княжестве Литовском, Руском и Жемойтском, надо понимать, что это было не государство трех народов на территории Литвы-Беларуси. Под ними имелась в виду территория современной Литвы на основе старой Жемойтии, современной Беларуси на основе старой Литвы в узком смысле этого слова (но их современные территории сдвинулись по сравнению со старыми, о чем уже было и еще будет) и современной Украины на основе старой (малой) Руси (тоже с определенным сдвигом территории).

В результате Люблинской Унии Царства Польского и Великого Княжества Литовского в 1569 году в рамках созданной ими Речи Посполитой земли старой (малой) Руси отошли от Великого Княжества Литовского к Царству Польскому, превратившись внутри него в пять новосозданных воеводств. Руским из них называлось одно — Львовское, остальные назывались по территориальному признаку: Киевским, Подольским, Бельзским, Брацлавским, Волынским, впоследствии еще и Черниговским.

Понижение статуса (Малой) Руси в рамках Речи Посполитой стало для первой серьезной долгосрочной проблемой и одной из причин крушения второй. Как мы увидим дальше, потом на те же грабли наступит Российская Империя, но обо всем по порядку. Малоруские шляхта и казачество долго, но в итоге безуспешно пытались восстановить Руское царство или королевство внутри Речи Посполитой, превратив ее из Унии двух (политических) народов в Унию трех народов, включая Русь-Украину. И да, мимоходом стоит отметить очевидное, для любого, кто в курсе контекста употребления этого слова во многих славянских языках — Краина в них это не окраина, а страна, а смысл слова Украина или Вкраина это что-то вроде the land в английском — конкретная страна, эта страна, наша страна, а украинцы соответственно это аналог «тутэйших» в беларуском — ее жители, местные.

И вот после долгих и безуспешных попыток повысить, а точнее вернуть свой статус в Речи Посполитой русько-украинское казачество под руководством гетмана Богдана Хмельницкого решается на мятеж и создание собственного «сепаратистского» военизированного государства — Войска Запорожского, также известного как Гетманщина. И надо понимать, что хотя его первоначальной базой стала территория Черниговского, Брацлавского и Киевского воеводств, претендовало оно на все (Мало)Руские земли, ведя за них войну с Речью Посполитой.

Для достижения своих задач Хмельницкий обратился за помощью к Московскому Царству, войдя под его протекторат. Прав ли он был или нет, выведем за скобки — что было, то было. При этом надо помнить, что московские князья-цари Рюриковичи считали все земли исторической Руси своими вочтинными, а при Романовых в московской церкви возобладали, потеснив старых московитов («великороссов»), православные русины — переселенцы из Речи Посполитой, которые видели в православной Московии центр русько-православного проекта. Впоследствии при их активном участии в формировании ее идеологии возникает и Российская Империя, в которой более ориентальная Московия как ее геополитическая база отходит на второй план, а на первый план выходит идея преемственности с Русью. Но что же в этой Российской Империи происходит с Малой Русью, которую велико- и мало- россиянам удается оторвать от Речи Посполитой, добив последнюю?

В позднем Московском царстве после принятия в 1654 году под покровительство Богдана Хмельницкого малороссийскими делами занимался Малороссийский приказ, который взаимодействовал с властями Гетманщины, что обеспечивало значительную автономию последней. Серьезный удар по ней нанес Петр I, при котором отношения трансформирующейся в Россию Московии с Гетманщиной дали серьезную трещину, ознаменовавшись попытками последней оторваться от нее и сменить протектора (история с Мазепой и Карлом XII). Поэтому превращение в 1722 году Малороссийского приказа в Малороссийскую коллегию сопровождалось серьезным наступлением на прерогативы Гетманщины, по сути, распространением прямого российского администрирования на ее территорию.

Кстати, о самой территории, от которой мы отвлеклись. Мы помним, что в Речи Посполитой после Люблинской Унии Руским было названо лишь одно из шести этнически (мало)руских воеводств, что серьезно напрягало (мало)рускую шляхту, стремившуюся к объединению всех (мало)руских земель в единое национально-политическое образование. Так вот, в Российской Империи повторилась та же история, когда по мере откусывания ей этнически малоруских земель у Речи Посполитой они не входили в состав административно-политической Малороссии, а входили в состав России в качестве обычных территориальных единиц — губерний.

Малороссийская губерния была создана Екатериной II в 1764 году как промежуточное решение «гетманского», а фактически «малороссийского национального вопроса». В нее была превращена бывшая Гетманщина, которая таким образом и упразднялась в прежнем качестве, и как бы частично сохранялась. А в 1781 году она ею будет уже окончательно упразднена и разделена на три разных, без привязки к национальному признаку территориальных наместничества — Новгород-Северское, Черниговское и Киевское.

Какой же идеологией руководствовалась в своих действиях «матушка-императрица»? Читаем в ее письме-инструкции новоназначенному генерал-прокурору Синода Александру Вяземскому: «…Малая Россия, Лифляндия и Финляндия суть провинции, которые правятся конфирмованными им привилегиями, и нарушить оные отрешением всех вдруг весьма непристойно б было, однако ж и называть их чужестранными и обходиться с ними на таковом же основании есть больше, нежели ошибка, а можно назвать с достоверностью, глупостью. Сии провинции, также Смоленскую, надлежит легчайшими способами привести к тому, чтоб они обрусели и перестали бы глядеть, как волк к лесу».

Для тех, кто не понял — Екатерина говорит о том, что Малороссия, Лифляндия, Финляндия и Смоленщина (еще один привет тем, кто относит ее к «центральным губерниям») присоединены к России чужестранными провинциями и продолжают «глядеть, как волк к лесу» (то есть, не считают себя ее частью), поэтому в стратегической перспективе их надо полностью «обрусить», но делать это надо «пристойно», то есть постепенно. Вот так она сперва превратила Гетманщину в Малороссийскую губернию, а потом через двадцать лет разделила ее на три обычных наместничества.

Однако потом к власти пришел Павел I, который вообще стал во многих отношениях «чудить» по отношению к курсу «матушки-императрицы», которую он справедливо считал не только блудницей, но и убийцей своего отца Петра III. Но мы сейчас не об этом, а о том, что именно Павел I хоть и в весьма ограниченной форме начал создавать губернии на явно этнокультурной основе — Эстляндскую, Литовскую, Белорусскую, а также Малороссийскую, тогда же, в 1796 году. Причем, в нее были не только возвращены три наместничества, на которые она была разделена, но и прибавлены к ней ряд территорий бывшей Гетманщины, в том числе переданных Екатериной в Екатеринославскую губернию (в скромности «матушке-императрице» было не отказать…) Правда, из нее был изъят Киев, но как мы помним и Минск не был включен им в Белорусскую губернию.

Однако в 1802 году убивший Павла I продолжатель дела своей бабки Александр I ликвидирует Малороссийскую губернию так же, как он ликвидировал Литовскую и Белорусскую. Она разделяется на Полтавскую и Черниговскую губернии, над которыми возводится Малороссийское генерал-губернаторство. А теперь посмотрим, кто возглавлял это генерал-губернаторство до его упразднения в 1856 году: князь Лобанов-Ростовский Яков Иванович 24.01.1808—22.02.1816; князь Репнин-Волконский Николай Григорьевич 22.07.1816—06.12.1834; граф Гурьев Александр Дмитриевич 31.12.1834—09.06.1835; граф Левашов Василий Васильевич 01.12.1835—29.10.1836; граф Строганов Александр Григорьевич 12.11.1836—10.03.1839; князь Долгоруков Николай Андреевич 28.01.1840—11.04.1847; генерал-лейтенант Кокошкин Сергей Александрович 30.04.1847—17.02.1856.

Что тут бросается в глаза? Даже списки губернаторов типичных великороссийских губерний в Российской Империи нередко пестреют немецкими и прочего происхождения фамилиями. Тут же, во главе Малороссийского генерал-губернаторства все до единого великороссы. Далее, если сперва во главе него ставятся князья, то потом уже граф, а потом (с перерывом на князя) и вовсе обычный дворянин.

Чтобы понять, почему это важно, надо вспомнить, что малоруская шляхта, идя под протекторат Московии, воспринимала его как своеобразный союз, а Российская империя была совместным проектом малоросов (и шире русинов Речи Посполитой) и московитов (далее великороссов). Но сохранив в Российской Империи личные дворянские права и привиллегии, шаг за шагом малороссийская шляхта утратила в ней то, ради обеспечения чего в свое время подняла восстание против Речи Посполитой — качество и статус политического народа.

Тогда же произошло и то, что является одной из главных причин идущей сейчас войны. Российские неоимперцы сегодня говорят о том, что пытаются «вернуть» России Новороссию, которую Украина, отделившись от нее, хочет «унести с собой», в то время как никакого отношения к ней не имеет — это де приобретение и порождение Екатерины II, вытеснившей с этих земель Крымское ханство и стоявшую за ним Османскую империю. Правда же заключается в том, что вытеснение с этих земель крымцев осуществлялось при активном участии запорожских казаков, чьи отношения с ними, как и с Османской империей, впрочем, были неоднозначными, а стихийно колонизировались они малороссами, в том числе при участии гетманов и казачьих старшин. И поэтому под конец Российской Империи именно этнические малороссы составляли большинство населения «новороссийских» Херсонской, Екатеринославской и Таврической губерний.

Но, невзирая на этот очевидный этногеографический паттерн, Екатерина II задала курс на административный и демографический отрыв своей новодельной «Новороссии» от этнической Малороссии — Украины. Причем, для этого в нее активно завозились не только и не столько великороссы, но «каждой твари по паре», что и обусловило пестрый этнический состав населения этого региона, «русскость» которого складывалась по формуле «папа — турок, мама — грек, а я — русский человек».

Вкупе с валуевскими циркулярами и погодинским шовинистическим хамством все это формирует однозначную картину последовательной и системной украинофобии или даже малорософобии Российской Империи, которая возникнув из союза московитов с малорусами и в значительной степени будучи малоруским идеологическим проектом, в итоге лишила малорусов любых национальных прав, радикально урезала их политическую территорию и стремилась к их стиранию в русских имперских новиопов.

Часть IV Великороссия, РСФСР, Центральная Россия

Если Малороссия в политическом картографировании Российской Империи хотя бы присутствовала в том или ином формате, то Великороссии как таковой в ней не было в принципе. Ведь в списке условных краев/регионов, в которые если не административно, то политико-географически группировали отдельные губернии, в отличие от Литвы-Белоруссии и Малороссии Великороссия как таковая отсутствовала. Присутствовали лишь отдельные регионы (сейчас речь о Европейской России, об Азиатской будет ниже): Крайний Север, Камско-Двинский край, Озерная область, Московско-Промышленная область, Центральная Черноземная область, Область Средней и Нижней Волги. Которые субъективно можно было относить к Великороссии, а можно и нет — о разбросе мнений на сей счет см. фундаментальное исследование «Великорос/великорус: из истории конструирования этничности. Век XIX»/М.В.Лескинен, Институт славяноведения РАН, Москва «Индрик», 2016.

Тем не менее, в одном квази-конституционно-юридическом отношении, то есть таком, которое конституирует устройство государства, а не является спонтанным проявлением администрирования в уже заданной рамке, Великороссия в Российской Империи присутствовала. Но не в политико-географическом, как Литва-Белоруссия и Малороссия, а в символическом во всех смыслах. А именно на одном из щитов Большого герба Российской Империи, на котором располагались Гербы княжеств и областей Великороссийских (см.верхнее изображение).

Теперь смотрим, гербы каких земель перечислялись в описании этого щита: Псковской, Смоленской, Тверской, Югорской, Нижегородской, Рязанской, Ростовской, Ярославской, Белозерской, Удорской. Специально перечисляю все, включая Псковскую, Смоленскую и Тверскую, учитывая то, что некоторые оппоненты обвиняют меня в стремлении игнорировать любые факты принадлежности оных (особенно Смоленщины) к Великороссии. И чтобы доказать обратное не додумались ни до чего лучшего, чем обосновывать эту принадлежность через новодельную категорию «Центрального Нечерноземья», в которое ее включают. Поэтому подсказываю, как это можно делать, не прибегая к категориям позднесоветской политической географии, а оставаясь в рамках российско-имперского легитимизма — для тех, кто декларативно равняется на него.

К теме Смоленщины и Великороссии мы еще вернемся в следующий раз, а пока остановимся на этом гербе. Что в нем обращает на себя внимание при вдумчивом его рассмотрении вместе с щитами гербов других земель Большого герба? Там нет Московского герба, и это понятно, он расположен на груди двуглавого орла в центре Большого герба — хорошее напоминание того, что Российская империя вырастает именно из Московского княжества, а не из какого-либо иного, как это пыжатся доказать некоторые ее современные адепты. А вот гербы Киевский, Новгородский и Владимирский расположены на отдельном щите — Соединенных гербов великих княжеств. И с одной стороны, это вызывает уважение, особенно помещение туда герба поверженного Москвой Новгородского княжества. В этом, да и не только, составителю Большого герба Российской Империи немецкому еврею Бернгарду Карлу Кене надо отдать должное, причем без тени иронии — видно, что человек старался, пытаясь собрать воедино геральдику земель большого, многосоставного пространства, выстраивая между ними адекватную субординацию. А то, что это у него это не во всем получилось, это его беда, а не вина — следствие того, что в рамках той формы собирания этого пространства, которую он пытался так достойно презентовать, задача эта скорее всего в принципе нерешаема.

Не буду углубляться во все проблемные моменты этого герба, ведь все-таки наш цикл не о геральдике. Но если уж у нас сквозной темой проходит Смоленская Земля, нельзя не обратить внимание на то, как в нем представлена она. Во-первых, Смоленская Земля помещена с обычными великороссийскими землями, в то время как Владимирская выделена с двумя другими великими княжествами. Для любого исторически подкованного смоленского патриота это не может не быть оскорблением — ведь Смоленская Земля и древнее Владимирской, и была Великим княжеством (хоть это и замазывается), причем, такое ее умаление смотрится особено кричаще на фоне выделения Новгорода, который в древности был младшим партнером Смоленска (хоть это тоже и замазывается). Ну и отдельная боль — это российский герб Смоленска, птичка на пушке, которые в московские времена выглядели еще эстетически-пристойно (см.ниже), а под конец превратились в то, что мы видим на верхней иллюстрации.

Фанаты Российской Империи не без оснований пытаются представить ее эстетику как более выигрышную в сравнении с советской (хотя надо признать, что и у последней были мощные образцы, особенно в сталинский период), но я уже не раз писал о том, что по отношению к раскатанным в ней катком древним рускими землями эстетически она была тем же, чем совок был по отношению к Российской Империи. И особенно это касается «штеттинского картографа» формирующегося при ней пространства Российской Империи — Екатерины II, при которой и после которой уже по инерции вся эта пошлость и китч насаждались в старых руских землях. Просто посмотрите на образец древней смоленской геральдики и сравните с тем, какой она стала «у них», и все будет ясно.

Впрочем, довольно о геральдике, на лед которой мы в данном случае вступили только по одной причине — нигде больше в квази-конституционном пространстве Российской Империи указаний на Великороссию и ее границы не содержится.

Поэтому получалось, что великороссы в Российской Империи есть — по первой и последней ее переписи ей в них было 44,31%, а вот Великороссии как даже условной административной единицы не было. Впрочем, эти 44,31% они именно что «вроде бы», потому что в переписи задавался вопрос не про «народность», а про «родной язык». И дело даже не в том, что таковым «великороссийское наречение» оказалось у какого-то количества людей вроде Ульянова-Ленина, для которых оно было родным языком при полном отсутствии собственно великорусских корней. Но и потому, что помимо великороссийского, малороссийского и белорусского наречий не учитывались наречия групп с собственным самосознанием, таких как сибирские старожилы или поморы, которых на основании отнесения их языка к великороссийскому наречию относили к великороссам. Впрочем, надо согласиться и с тем возможным возражением, что подобная деконструкция ставит под сомнение и численность и монолитность указавших родными малороссийское и белорусское наречия — к этому еще вернемся.

Как уже отмечалось в предыдущих частях, национальные территории украинцев и белоруссов на основе лингвистического состава населения соответствующих губерний начали формироваться после распада Российской Империи. А что же великороссы? Среди них аналогичного формирования Великороссии не добивался никто кроме мало кому известной организации Великорусский Союз, которая никакого влияния на политические процессы не имела. Поэтому можно сказать, что великороссы принимали участие в деятельности военно-политических сил, которые либо в принципе противостояли «национально-территориальному дроблению единой и неделимой России», либо были готовы идти на признание национально-территориальных автономий невеликорусских народов, не ставя аналогичного вопроса применительно к великороссам.

Как известно, за исключением территорий Польши (с западными украинскими и белорусскими областями), Финляндии и стран Балтии, на остальной территории бывшей Российской Империи в борьбе всех возможных сил победили российские коммунисты. Именно они вернули под контроль новой, большевистской России почти все территории Российской Империи, пойдя для этого на признание национально-территориальных автономий, против которых изначально выступали, и создание таковых под своим контролем (The Formation of the Soviet Union: communism and nationalism 1917-1923 / Richard Pipes, Harvard University Press, Cambridge, Massachusetts London, England, 1954, 1964, sixth printing, VI The establishment of the Union of Soviet Socialist Republics, p. 242 — 294).

Невеликорусские народы создавали свои национально-территориальные образования, но означало ли это, что все остальные территории автоматически рассматривались как Великороссия? Ни формально, ни фактически это не было так, и вот почему. Национальной политикой в российском коммунистическом правительстве (Совнаркоме) занимался Иосиф Сталин, который при обсуждении в 1921 году объединения Российской Советской Федеративной Социалистической Республики с формально неподконтрольными ей советскими республиками Украины, Беларуси и Южного Кавказа, выступал за вхождение вторых в первую на правах национальных автономий даже тогда, когда Владимир Ленин выступил за их объединение в равноправный Союз Советских Социалистических Республик. Сталин таким образом выступал с позиций не только фактического, но и официального возрождения в новой, большевистской форме Большой России. Однако надо помнить, что в последней понятие «русские» в официальном смысле использовалось как синоним «русских подданных», а не как название «национальности». Официальной квази-национальностью (потому что определялась она по языковому критерию) в Российской Империи считались «великороссы», которые ситуационно могли объединяться с «малороссами» и «белорусами» как носители трех «наречий» русского языка, то есть, по сути как «русскоязычные» в собирательном для этих «трех наречий» смысле. Однако с созданием украинцами и белоруссами собственных республик произошло их оформление в качестве отдельных национальностей, которые официально фиксируются в таком качестве уже в советскую эпоху. Пока у руля партии и государства стоял Ленин, те, у кого родным языком в Российской Империи указывалось великороссийское наречие, по национальности указывались великороссами. Однако после смерти Ленина и перехода власти в руки Сталина с переписи 1926 года великороссы превращаются в русских, уже как название национальности, при этом без украинцев и белоруссов, ставших отдельными национальностями.

Значение такого переименования не следует недооценивать. Подобно тому, как отдельное от русско-российского самосознание формировалось у украинской и белорусской национальностей, теоретически оно могло бы начать формироваться и у великоросской национальности. Но большевики в целом и Сталин в частности не были заинтересованы в этом. С одной стороны великороссы рассматривались ими как господствующая национальность Российской Империи, несущая ответственность за угнетение невеликорусских национальностей, с другой стороны, на них, а точнее на великорусский пролетариат, возлагалась обязанность искупить эту вину, став авангардом прогрессивного развития ранее угнетенных великорусскими помещиками и буржуазией народов, то есть, руководящей ими силой (формулировка из известного тоста Сталина, но в отношении «русского пролетариата» она использовалась и ранее). Переименование великороссов в русских соответствовало такому курсу, так как делало их национальное сознание неотделимым от российского, а с учетом того, что де-факто Сталин превратил СССР в форму Большой России, то и общесоветского (разумеется, за исключением антисоветских русских).

Интересно в этом смысле, как учитывался национальный фактор при отмежевании территорий Украинской и Белорусской республик от РСФСР. Украинские и белорусские национал-коммунистические деятели настаивали на размежевании территории по преобладанию малороссов, белоруссов или великороссов соответственно. В некоторых случаях это происходило так, но очень избирательно. Например, в прошлой части говорилось о том, что Украинская Народная Республика претендовала на территории губерний, в которых по переписи 1897 года преобладали малороссы. Однако при размежевании территорий в советский период из этих территорий изъяли территории почти всех уездов, в которых большинство составляли великороссы. Например, из территории Черниговской губернии, признанной за Украиной, были изъяты территории Мглинского, Новозыбковского и Стародубского уездов, а из территории Таврической губернии, также признанной за Украиной — Керчь-Еникальского и Севастопольского градоначальств, то есть, Крыма, которые были включены в состав РСФСР. Однако при этом ряд приграничных территорий, были удержаны в составе РСФСР, несмотря на преобладание в них этнических украинцев. Так произошло с Кубанской областью, где они составляли 47,4% при 42,6% великороссов и с территорией уездов, в которых преобладали украинцы — Бирючинского (70,2%), Грайворонского (58,9%), Валуйского (51,1%), Новооскольского (51,0%).

Схожей, как мы помним в прошлый раз, была история с определением территории Белорусской ССР. После того, как она выполнила свою миссию по нейтрализации БНР, из нее исключили не только территорию Смоленской губернии, в которой белоруссы под конец Российской Империи составляли 46,7% при 42,3% великороссов (Россия. Географическое описание Российской империи по губерниям и областям с географическими картами / [авт. вступ. ст.: А. Е. Рябченко), но и территории Витебской и Могилевской губерний (позже их вернули в БССР, но без Смоленщины).

Так по какому же принципу формировалась территория РСФСР, ставшая основой постсоветской РФ? Даже за вычетом включения в нее национальных автономий, очевидно, что она формировалась не как национальная Великороссия, границы которой были весьма размыты и в Российской Империи. Скорее речь шла о территории Большой России, сокращающейся за счет территорий, которые по тем или иным причинам приходилось из нее выделять. В противном случае в ней не старались бы оставить не только территории автономных республик (на нелогичность их сосуществования с союзными Сталин указывал в полемике с Лениным, предлагая уравнять их всех в статусе автономных) и не только приграничные территории с невеликорусским большинством, но и территории, которые в Российской Империи великорусскими не рассматривались. Благо, ничего не мешало их всех объединить потом в одном государстве в качестве автономных республик.

К примеру, не только Кубань, но и Область Войска Донского или земли яицких казаков в Российской Империи не рассматривались как Великороссия. Но ведь то же можно сказать и о прочей зауральской территории, которая неформально в то время и Россией-то как страной не считалась, рассматриваясь как аналог заморской колонии. В административном отношении она помещалась в губернии Азиатской России, которые явно рассматривались как второсортные в сравнении с губерниями Европейской России, невзирая на их этнический состав.

Что же произошло при Сталине? Несмотря на пресечение им попыток политического обособления РСФСР от СССР (Ленинградское дело), несложно заметить, что при нем внутри СССР как де-факто Большой России формируется ее национально-геополитическое ядро в виде России де-юре, РСФСР. И формируется оно не по чисто этнодемографическому, а по этногеополитическому принципу. Так, например, в состав РСФСР включается территория Оренбургской губернии, изъятая из Киргизской АССР (впоследствии Казахской), включая Орский уезд с этнически башкирским большинством, «закупоривающий» таким образом в составе РСФСР Башкирскую, Татарскую и другие поволжские автономные республики. В РСФСР включается и выполнившая свою роль прокси-инструмента в борьбе с Финляндией Карело-Финская ССР, которая планомерно русифицируется в демографическом и культурном отношении.

Формирование этого ядра при Сталине осуществляется с использованием массовых этнических чисток, как было с Крымом, республикой немцев Поволжья и автономиями Северного Кавказа, включая Калмыкию, которые не просто упраздняются и «вычищаются» от бывшего титульного населения, но и заселяются русскими (частичная реабилитация их народов произойдет уже при Хрущеве). Аналогичным образом была сформирована и Калининградская область на территории, включенной в состав не просто СССР, а именно РСФСР — при отсутствии территориальной связи с ней.

Еще один важный аспект — формирование и внедрение среди включенных в русские по национальности унифицированного русского культурно-языкового стандарта и самосознания с уничтожением региональных культурно-исторических форм, что в одних случаях происходило посредством культурно-государственной ассимиляции, а в других еще и посредством перемещения и перемешивания населения.

Таким образом, РСФСР накануне распада СССР как образование с 80% гомогенизированного русского большинства и нерусским большинством в нескольких автономных республиках, это отнюдь не блуждающая и аморфная Великороссия в Российской Империи, но продукт целенаправленной национально-территориально-демографической инженерии прежде всего сталинизма. При этом по аналогии с Великороссией в Российской Империи в этой сокращенной, но гомогенизированной России появляется свое неофициальное историческое ядро. Им и становится т.н. «Центральная Россия» — категория, как мы это увидели, в Российской Империи отсутствовавшая.

Часть V Почему не состоялась пост-советская Россия?

Уралец Ельцин, чей давний предок по прямой мужской линии, насколько известно, переселился на Урал из Новгорода, в своей борьбе за власть со ставропольцем Горбачевым решил сделать ставку на вычленение из Советского Союза его ядра РСФСР — этого продукта сталинской национальной инженерии, лишенного при коммунистах собственной субъектности.

Если рассматривать эту задачу именно так, как создание добротного государства на базе доставшегося наследства, надо отметить, что исторические условия для ее успешной реализации были почти идеальными. Пространство РСФСР было высоко интегрированным и унифицированным, имело уже определившиеся границы с соседями, не оспаривавшиеся почти никем из них (разве что кроме Японии и Эстонии), а созданная на его основе страна имела доверие и поддержку почти всего мира. При этом само это пространство представляло собой 1/8 часть мировой суши, богатую природными ресурсами и со значительными незаселенными или пришедшими в упадок территориями.

В чем заключался главный этногеополитический потенциал доставшейся Ельцину страны и какой должна была быть ее этногеостратегия? Если смотреть на карту, ответ на эти вопросы будет очевидным, но в том-то и проблема, что российские правящий класс и общество находили эти ответы не в реальной карте унаследованной ими России, а в карте воображаемой «исторической России», к которой обретенная ими страна объективно имела весьма опосредованное отношение. А историческая трагедия Ельцина, а точнее страны, которую он возглавил, заключалась в том, что имея потенциал стать русским Ататюрком, он сам не обладал необходимым для этого видением, а опирался на те группы людей, которые уводили его в сторону от этой задачи.

Если смотреть на карту выше, будет очевидно, что пост-советская Россия географически является преимущественно северо-азиатской страной, непосредственно граничащей с США и странами Азиатско-Тихоокеанского региона. А вот от консолидирующегося ЕС ее уже отделяют страны, которые веками были частью Большой России — страны Балтии, Украина и Беларусь. В такой ситуации ее стратегический интерес очевидно заключался в том, чтобы иметь беспроблемные отношения с соседями, а свою территорию превратить не только в пространство освоения и развития, но и транзита для межконтинентальной торговли, предвосхитив и перехватив инициативу проекта «один пояс — один путь».

Глядя на эту карту видно, что никаких экзистенциальных этногеополитических угроз проекту пост-советской России не существовало, потому что внутри РСФСР-РФ небольшие «пятна», отличные от основного, либо находились на ее периферии и могли отпасть без особых проблем для основного массива, либо были обтекаемыми и вовлекаемыми в автономном качестве в пространство развития, если бы оно было и было выгодно всем. При этом центром этого пространства должно было стать примерно то место, в котором располагался его географический центр и примерно из которого как раз и вышел Ельцин, чей бэкграунд очевидно позволил ему помыслить его как самодостаточное и встать на путь его политической суверенизации. Однако эта его интуиция, созвучная интуиции таких великорусских глашатаев как Михаил Астафьев, не была ни осмыслена, ни концептуализирована как визия, и утонула в алкоголе и в среде, которой она была чужда. Ведь в отсутствии у него команды единомышленников, осознающих свой проект и способных его реализовывать, Ельцин с самого начала стал заложником двух групп, которые на самом деле представляли собой две стороны одной медали.

Одной такой группой были так называемые западники-либералы, мыслящие Россию как великую европейскую державу. Этнически они часто воспринимаются как креолизированные с русскими евреи, но если понимать, что сами русские это конструкт, генезис и составные элементы которого призван показать данный цикл, и что евреи в этом пространстве это такой же конструкт, мы сумеем отказаться от подобной сбитой оптики и под зумом рассмотреть данное явление куда основательнее. А суть его окажется в том, что «русское еврейство» это порождение петровско-екатерининского проекта превращения Московии в Большую Россию как участника ансамбля ведущих европейских держав, просто потому что его источником было пространство, ставшее частью российского именно в ходе реализации данного проекта — Польши, Украины, Беларуси, Литвы. С этой точки зрения многочисленные русские западники и одновременно еврейские метисы и квартероны были абсолютно органичным продуктом развития этого пространства и проекта, дискриминационные меры внутри которого по отношению к их еврейским предкам могли быть только временными, как это в итоге и оказалось. И если смотреть на эту публику внимательно, станет очевидным, что несмотря на обвинения в их адрес в русофобии просто по факту их креольской этничности и их доминирования в определенных кругах, такие их ведущие представители как Гайдар, Чубайс, Собчак, Немцов, Павловский и т.д. были адептами петровско-екатерининского западнического российского проекта в его либерально-инклюзивной версии за которую выступали кадеты и Струве.

Другой такой группой были «государственники» без еврейских корней, но не те, что изначально находились в оппозиции к Ельцину из-за его курса на отрыв РСФСР от «Большой России», и не перешедшие в нее по этой причине, а те, кто принял его проект и включился в его реализацию, оказывая влияние на его характер. Весьма интересно, в какую сторону они направляли этот проект и каким был бэкграунд значительной их части. Так, в момент выстраивания отношений России с ее регионами, одним из главных идеологов и архитекторов ястребиной политики в этой сфере стал Сергей Шахрай. Но если присмотреться повнимательнее, то несложно будет увидеть, что не только он, но и ряд видных представителей ельцинской команды той поры, участвовавших в принятии и реализации соответствующих решений, олицетворяли явно наметившийся в ней тогда «южнорусский» крен. Терский казак Шахрай, донской казак Шумейко, яицкий казак Черномырдин, ставрополец/кубанец Егоров, киевлянин Лобов, Сосковец. В свое время выдающийся геополитик Вадим Цымбурский, которого мы еще вспомним, говорил: «Все 1990-е годы стоял крик: «Судьба России решается в Чечне». Я тогда писал, что для политика, который видел бы Россию не из Кремля, а из Новосибирска или Тюмени, судьба России никак не решалась бы в Чечне». Для уральца Ельцина дело, возможно, и могло бы обстоять так. Оно возможно могло бы обстоять так для красноярского политика Петра Романова, которого одно время всерьез рассматривали как возможного лидера национальной оппозиции Ельцину, но кандидатуру которого отвели скорее всего из-за наличия у него сильных позиций в Сибири, пугавших московских бонз «патриотической оппозиции». И оно под конец жизни обстояло так даже для Александра Лебедя, хоть и уроженца Новочеркасска с украинскими корнями, но ментально начавшего укореняться в Красноярске. Но оно точно не могло так обстоять для носителей фронтирной ментальности, занимавших непримиримую позицию по отношению не только к нежелавшим подчиняться Москве Чечне или Татарстану, но и к проекту Уральской Республики, который Ельцин поначалу встретит вполне благосклонно.

В таком контексте, да и вообще в размышлениях о территории Великороссии было бы несправедливо проигнорировать казачий фактор вообще и то, как он проявил себя в пост-советской России в частности. Ведь в формировании территории нынешней России исторически казаки сыграли важнейшую роль, потому что большая ее часть фактически была завоевана ими. Некоторые казаки-максималисты на этом основании включают сегодня все эти земли в т.н. Присуд, то есть, этнические казачьи территории, но надо быть реалистами — есть разница между завоеванием земли для себя и завоеванием земли для той силы, которая фактически использует тебя. К XX веку, когда встал вопрос о трансформации самодержавно-сословной империи в пространство наций и их республик, в среде казаков тоже стали появляться националистические идеи. Они проявили себя и в Оренбуржье, где атаман Дутов фактически начинал действовать как яицко-казачий националист, добиваясь автономии Оренбургского Казачьего Войска и вступая в союзы с другими автономистами, и особенно на Дону и Кубани, где возникли Донская Республика и Кубанская Народная Республика. Но большинство завоеванных ими для России территорий им уже на тот момент не принадлежало и действовали они на них как российское военное сословие в интересах тех или иных российских военно-политических игроков, а не как нация-автономист в собственных интересах.

Гомогенизация РСФСР, проведенная российскими коммунистами (да, сегодня тем, у кого коротка память, приходится напоминать, что Ленин и Сталин были именно российскими коммунистами, а ВКП(б) и КПСС возникли из РКП(б) и РСДРП(б), как и СССР из РСФСР) больно ударила по казакам, которые не успели закрепиться как национальность и попали под каток «рабоче-крестьянского государства» как враждебное сословие. Кстати, в этом заключалось одно из последствий трансформации великороссов в русских при Сталине — наряду с первыми казаки могли бы сохраниться как отдельная общность, но в гомогенной общности русских по национальности им уже отдельного места не было.

Падение коммунизма на первый взгляд привело к ренессансу казачества (как явления) в пост-советской России, однако, он был движим двумя побудительными мотивами, осознание конфликтности которых пришло к части казаков значительно позже. Были среди казаков и те, кто с самого начала добивались территориальной автономии, выступая с позиций возрождения казаков как народа. Если смотреть на ситуацию через призму такого подхода, то в самой конфликтной для (терских) казаков зоне в Чечне, их интерес заключался в установлении контроля над Наурским и Щелковским районами, которые стали бы и фактической российско-чеченской границей со стороны Ставропольского края. Однако вместе этого терский казак Шахрай, используя в том числе и такие настроения, но действуя с позиций российского государственника, настоял на завоевании всей Чечни, в том числе и казачьими руками, по итогам чего казаки вновь выступили как инструмент решения задач возрождающейся в этой войне империи, не решив никаких собственных задач. Собственно, именно эта линия восприятия казаков как «защитников России» и стала доминирующей в «возрождении казачества».

Шахрай и Шумейко и сегодня остаются российскими государственниками, но весьма интересна в этом отношении эволюция другой яркой фигуры из 90-х, Николая Лысенко. Будучи в то время лидером одной из ведущих русских национал-имперских партий — Национально-Республиканской Партии России, посылавшим добровольцев в Сербию, Приднестровье и Абхазию, выступавшим за военное усмирение Чечни и с трибуны Государственной Думы разорвавшим флаг Украины, в XXI веке он полностью разочаровался в русском национализме и русской идентичности и осознал себя казаком по национальности и казачьим националистом, став одним из ведущих теоретиков этого направления. Однако в тот момент становления пост-советской России именно люди казачьего бэкграунда, действовавшие с позиций не казачьих националистов, а российских государственников, внесли весомый вклад в привитие политическому классу пост-советской России фронтирно-имперской ментальности.

Но вернемся к главной теме. Если «государственники» подталкивали Ельцина к жесткой линии в отношении фрондеров в регионах, то «демократы-реформаторы» — по отношению к фрондерам в Москве. Октябрь 1993 и декабрь 1994 в итоге стали теми поворотными моментами, на которых мандат был дан силовикам, сформировавшимся в рамках советской не только системы, но и географической государственности, по отношению к которой РСФСР была лишь ее ядром, но никак не вещью в себе. На этом фоне на ведущие позиции во власти начали выдвигаться питерские силовики, начиная с Сергея Степашина. Дмитрий Запольский, вполне вероятно поплатившийся за это жизнью, сам питерец и очевидец тех событий, в своем «Путинбурге» блестяще описал механизм этого триумфа питерской криминально-силовой группировки. Но нас в данном случае интересуют не социальные, экономические и политтехнологические аспекты, а последствия этого для «национальной идеологии» формирующегося государства, которую в то время начали судорожно искать.

Ельцин не захотел или не смог сам и в его команде не нашлось тех, кто сумел бы обосновать смысл существования России как нового пост-советского, этногеополитически самодостаточного государства. А для этого надо было осознать, что по отношению к государственности РСФСР-РФ эта пост-советскость представляет собой не результат какого-то случайного сочетания обстоятельств или отклонения от многовековой программы развития, а продукт исторической трансформации, в результате которой опираясь на древние паттерны была создана база для государственности современного типа, а именно неклассического, но сущностно вполне себе национального государства, способного существовать после крушения империи (Большой России). Нравится нам это или нет, и очевидно, что в теории им были лучшие альтернативы, но на практике именно российские коммунисты, которые во многих отношениях нанесли стране и ее народам чудовищный ущерб, тем не менее вольно или невольно сделали ту грязную работу по трансформации рыхлого домодерного пространства в консолидированное и гомогенизированное, результатами которой вполне могли бы воспользоваться гипотетические российские кемалисты.

Однако из-за того, что осмысления этого не произошло, к власти в РФ пришли люди, идеологически воспринимающие такой проект как историческое недоразумение, предательство, отклонение от многовековой парадигмы развития страны. И неслучайно, что они оказались выходцами из города, в котором символически состоялся проект Российской Империи и Большой России, включающей в себя не только Великороссию, но и Малороссию, Белоруссию и другие важные завоевания империи. Отсюда и многочисленные заявления Путина о том, что СССР был формой исторической России, что это Россия в ходе распада СССР не обрела свою самодостаточную суверенность, а потеряла треть своих территорий и что враги России хотят превратить ее в Московию, а русских, которые судя по его неоднократным высказываниям на эту тему, представляют собой перманентно создающийся и расширяющийся народ (nation in making по формуле Петра Струве) — в «московитов и уральцев».

Нет, было бы абсолютно неправильно утверждать, что только эти люди и эта группировка являются причиной превращения данных идей в господствующие в несостоявшейся в качестве самодостаточной страны РФ. Это был запрос значительной части российского общества и самых разных его кругов. Но все-таки не может быть случайным то, кто именно на практике реализовал этот запрос.

Часть VI Пост-Россия и пост-русские

Создание и поддержка пост-советской Россией непризнанных государств на территориях ряда международно признанных пост-советских государств воспринимались многими как мелкое хулиганство, глобально не выходящее за рамки приличия. Официальное признание Россией независимости Южной Осетии и Абхазии в 2008 года было уже отказом от этих правил приличия, но тогда можно было сказать, что оно было вызвано попыткой Грузии силой решить их вопрос, поставив перед фактом Кремль, чего тот не мог допустить. Включение в состав России Крыма в 2014 году было уже вызовом всей международно-правовой системе и системе послевоенной европейской безопасности с самыми драматическими последствиями этого шага для России. Но и тогда можно было сказать, что Россия принципиально не выходит за рамки государственности, установленные при Ельцине. Ведь большинством населения Крыма являются русские в конвенциональном пост-советском смысле этого слова, в связи с чем его принадлежность дискутировалась еще в 90-е — заявлениями и действиями московского мэра Лужкова, постановлениями Госдумы по Севастополю, особым статусом Черноморского флота и т.д. Ну а фактическая поддержка ДНР и ЛНР по сути была аналогична поддержке Приднестровья, Южной Осетии и Абхазии, еще до признания двух последних.

Но шаги, предпринятые российским руководством в 2021 — 2022 гг., были уже радикальным разрывом с основами не только международного права, но и самой пост-советской российской государственности. Собственно, подготовка к этому шла давно и отношение к этим основам Путина было понятно уже по переименованию праздника Дня независимости в День России и его заявлениям о том, что действия руководителей РСФСР по ее суверенизации были преступлением против «исторической России», от имени которой он стал последовательно выступать после возвращения в Кремль в 2012 году. Однако в 2021 году им была уже однозначно провозглашена и обоснована доктрина триединого русского народа и отвергнуты не только пост-советские российская и украинская государственности, но и результаты национально-территориального размежевания России и Украины, произошедшего в XX веке после крушения Российской Империи. А в 2022 году после обоснованной этой доктриной официальной аннексии территорий Украины, большинство населения которых в отличие от Крыма составляли представители украинской национальности, пост-советская Россия умерла окончательно и бесповоротно, уступив месту геополитическому образованию, стремящемуся силой пересмотреть итоги распада как СССР, так и Российской Империи.

Осознавая, что идут ва-банк, лидеры этого (злокачественного) образования сами вполне четко обозначили, что результатом поражения в начатой ими войне будет не просто провал попыток частичного восстановления Российской Империи, но и распад территории пост-советской России, превращенной ими из самодостаточного государства в свой военно-политический плацдарм. А в 2023 году, когда последствия такого поражения стали просматриваться лучше, Путин и вовсе заявил, что одним из них станет распад не только РФ, но и русского народа, вместо которого возникнут «московиты, уральцы и так далее».

Представляется, что в этом Путин отдает себе отчет куда лучше, чем многие из поднявших его на смех. Ведь он сознательно отказался от доставшегося ему конструкта пост-советской России и русских как отдельной «национальности», созданной в советский период. Вместо этого он решил вернуться фактически к дореволюционной модели, в рамках которой, как было показано в предыдущих частях этого цикла, русские были не национальностью, а совокупностью всех подданых, малороссы были частью ее неформального этнокультурного ядра в такой же степени как и великороссы, а сами границы Малороссии и Великороссии представляли собой не границы национальных республик, как в советский период, а символические категории, которые не должны обретать геополитической реальности, чтобы не ставить под угрозу диффузное единство «Русского мира». Из всего этого вполне логично вытекает, что в случае краха такой этнополитической конструкции нельзя будет просто взять и вернуться к пост-советской, которая базировалась на иных основаниях, но была методично и осознанно разрушена. А это значит, что под сомнение будут поставлены не только единство территории пост-советской России, основанное на отвергнутом международном праве и фактическом доминировании на ней носителей русской национальности, но так как последняя в своем прежнем качестве была подвергнута деконструкции, а новое/старое может не выдержать столкновения с реальностью, то и само их единство может посыпаться на «московитов, уральцев и прочих».

Есть те, кто хотел бы видеть альтернативу такому сценарию в сохранении РФ как Великороссии после провала реваншистской авантюры. Что тут говорить — подобное осознание РФ как формы исторической Великороссии (а не Большой России) было альтернативой началу тотальной войны 2022 года с ее катастрофическими последствиями. Более того, теоретически даже после ее начала такая альтернатива могла бы предложить себя в качестве способа ее завершения. Но только при одном условии — если бы она действительно появилась в русском политическом пространстве как реальная сила и как убедительный проект. Поразительно, но на фоне появления в 2022 году самых экзотических и выглядящих маргинальными этно- или квазиэтно-политических проектов, адепты которых при этом характеризуются фанатизмом и визионерским настроем, не возникло ни одного не-ресентиментного, а визионерского и проактивного русского национального проекта на великорусской основе, со своими убежденными и волевыми лидерами, идеологами, адептами, символами и т.д.

Приходится констатировать, что по-видимому у такого положения дел есть глубокие исторические причины. Вспомним, что в условиях краха Российской Империи у великороссов не появилось ни своего Ататюрка, ни запроса на такового, они в подавляющем своем большинстве продолжили бороться за Большую Россию в ее различных версиях, а альтернативы таковой в русской среде были именно что региональными в лице различных региональных проектов и правительств, а не великорусско-национальными. Создание внутри Большой России, принявшей форму СССР, еще и отдельной Российской Республики в каком-то смысле было случайностью, что хорошо видно по обстоятельствам этого создания и дискуссии об автономизации. Став впоследствии фактическим ядром СССР — Большой России эта гомогенизированная «малая Россия» (не путать с исторической Малороссией), изначально не создавалась на основе именно коренной Великороссии, не мыслилась ею и не соответствовала ей в этнопространственном отношении. Вместо этого она мыслилась как сжавшаяся до своего ядра Большая Россия и таким же ее национальным ядром мыслились русские по национальности, которые хоть и были в своем большинстве великороссами, но не рассматривались как их синоним и как что-то отдельное от Большой России и нуждающееся в собственных национальном самосознании, представительстве и территории.

Случайно возникшая, эта РСФСР и самостоятельное геополитическое существование обрела случайно. Создатель ее самостоятельной государственности в своих действиях в существенной мере руководствовался борьбой за власть против руководства Союза — Большой России, и после освобождения от его контроля уже через несколько лет сам начал себя вести как повелитель ее пространства, официально объявленного «сферой жизненных интересов России». Поэтому неудивительно, что все эти события доминирующим в России политическим классом в итоге были восприняты либо как тактический маневр для пересборки Большой России с сопутствующим избавлением от коммунизма, либо вовсе как предательство или недоразумение, последствия которого сейчас исправляются. Такое сознание либо не видит великороссов вообще, либо видит их исключительно как ядро полиэтнического державного единства — тот лояльный власти и самоотверженный русский народ, за который поднимал знаменитый тост создатель его исторически-современной формы Сталин.

Пережив за последний век два распада империи как формы своего существования, то есть, того, что придает ему эту форму народа, третий распад он вряд ли переживет, на что справедливо указывают его имперские идеологи и лидеры. Другое дело, что и сохранение и происходящая мутация этой империи также не оставляют ему шансов на сохранение в качестве отдельного народа уже в среднесрочной перспективе XXI века, но это мы сейчас обсуждать не будем, благо, в других местах об этом говорилось немало. Интересно в данном случае другое — во втором сценарии постэтническое перерождение ожидает российских русских (как и нерусских) в целом, тогда как в случае распада империи могут появиться «московиты, уральцы и другие».

Но о чем и о ком в таком случае может идти речь? Для ответа на этот вопрос придется вернуться к Руси-Украине и Литве-Беларуси, подзабытым в последних частях нашего цикла. Благо, именно исход борьбы за них и определит будущее России и значительной части ее пространства и народонаселения.

Часть VII Пост-Велико/Мало/Бело-Русии: новая композиция и новые центры

Но прежде, чем обратиться к теме будущих отношений пространств условных Малой, Белой и Великой Руси (или точнее Русей, так как речь идет о множественной категории), нужно будет сделать важные выводы политико-географического характера, вытекающие из предыдущих размышлений.

Анализируя политическое картографирование и природу Российской Империи и РСФСР-Российской Федерации невозможно не увидеть, что это две разные страны. И не просто из-за отличия в их размерах, но и из-за принципиальной разницы в самой их политгеографической и этногеографической сути.

Российская Империя под конец своего существования в географическом и демографическом отношении была страной, явно смещенной на Запад. Ее столицей был Санкт-Петербург, а Киев, Вильно, Варшава обладали в ней не меньшим статусом, чем Москва. Во главе нее стояла Гольштейн-Готторпская династия и немалая часть ее правящего класса происходила из западных, в том числе остзейских губерний Империи, а то и вовсе из западноевропейских государств. Азиатские губернии Империи в политгеографическом отношении группировались отдельно от Европейских губерний, поэтому у Ярославля, Рязани или Орла было больше общего с Черниговом, Минском, Ригой или Ковно, которые сегодня находятся на территории иностранных государств, чем с Томском, Иркутском или Хабаровском, которые являются частью современной РФ. Еще один общеизвестный среди исследователей данного явления факт — базой дореволюционного политического русского национализма были западные и юго-западные губернии, то есть, опять же территории современных иностранных по отношению к РФ государств, а не «великороссийские губернии», что бы это ни значило.

Даже Советский Союз как Большая Россия отчасти сохранял некоторые из этих паттернов. Евреи в значительной степени заменили в верхах немцев, но тоже были выходцами из западной части страны, иностранной по отношению к нынешней РФ. Сталин был выходцем из территории, не входящей в состав РФ, равно как и многие послевоенные советские руководители имели украинские корни.

Иное дело РСФСР в составе Советского Союза. Говорить о его отдельной республиканской элите в отличие от элит других союзных республик не приходится. Тем не менее в советский период шла консолидация ее территории и ее титульной национальности, в результате чего к концу существования РСФСР Урал, Сибирь и Дальний Восток перестали восприниматься как что-то отдельное от «России», и почти стерлись отличия в самосознании у русского по национальности населения Великороссии, Дона, Кубани, Оренбуржья. Все это очевидно стало предпосылками для обретения РСФСР самостоятельного и целостного политического существования, причем, явно неслучайно и то, что ее создателем стал выходей из центрального для нее, но глубоко периферийного для Российской Империи региона — Урала. Именно в РСФСР-РФ великороссы как основа русских по национальности превратились в естественный центр ее тяжести, игнорирование которого и противоестественный для нее перенос этих центров в избыточные для великороссов регионы привели к фактическому самоуничтожению этого геополитического проекта.

К слову, нельзя сказать, что этот великоросский центр тяжести не просматривался в Российской Империи под конец ее существования. Проблема в том, что его формирование находилось в непримиримом конфликте с глубоко западным креном этого геополитического образования. Ведь центр этот был ярко выраженным восточным, вписываясь в концепт ранее упоминавшегося Вадима Цымбурского, утверждавшего, что Россия на базе РСФСР как фактическое продолжение Московского царства (но не Российской Империи, в которой она была размыта) возможна только, если сумеет «сшить» Первую Великороссию со Второй Великороссией. Надо понимать, что старая Великороссия или условная Центральная Россия не годилась на роль национального центра по вполне очевидной социально-демографической причине — она была перенаселена недавними крепостными крестьянами, в своей массе неспособными быть носителями развитой современной социальной организации. С исторически-культурной же точки зрения она представляла собой совокупность земель, которые, видимо, были раздавлены дважды — первый раз их подчинением гегемонии Москвы, лишившей их субъектности и самостоятельности, второй раз превращением Московии в целом в фактическую периферию внутри смещенной на Запад Российской Империи.

Петр Столыпин по-своему пытался решить эти проблемы. Во-первых, пытаясь выделить из массы тягловых общинников слой инициативных частников-фермеров. Во-вторых, способствуя их переселению на Новую Землю, в своего рода русский аналог Америки, и началу ими там жизни с чистого листа при поддержке государства. Крестьянская колонизация шла мощным потоком на Восток, но дальше уже разделялась на два потока — северный и южный. Северный шел в границах нынешней РФ в ее уральские, сибирские и дальневосточные регионы. А вот южный был направлен в Туркестан, то есть, в нынешние независимые страны Средней Азии. На стыке между ними находились башкирские земли.

В этом контексте Столыпин логично настаивал на том, что России нужно двадцать лет не только без революций, но и войн (понимая, что второе повлечет за собой первое), но все же и в его политике проявляла себя растянутость Российской Империи между разными центрами и устремлениями, так как в значительной мере она заключалась в борьбе за «русский Запад». Однако высокоразвитый и густозаселенный Запад Империи был абсолютно бесперспективен для великороссов в плане колонизации, в связи с чем та и направлялась на Восток. Но это требовало, что называется, прикрытия спины и сосредоточения на главном направлении борьбы за национальное будущее, для чего было необходимо оставить бесперспективную борьбу с украинским, польским и белорусским проектами, которая была нужна лишь креолизированной общерусской имперской прослойке, но не основному массиву великороссов. И уж тем более требовалось отказаться от любых панславистских химер вроде борьбы за Проливы и Балканы. К слову, спонтанная попытка колонизации имперскими властями с помощью казаков и великороссов во время Первой мировой войны захваченных у Османского государства территорий в Малой Азии, отделенных от этногеографической метрополии соответствующих групп, это классический пример авантюризма и использования этнодемографического ресурса в геополитических интересах, а не наоборот, что типично для Российской Империи. При этом следует отметить, что парадоксальным образом стратегическим союзником для великороссов в рамках действительно перспективного восточного вектора колонизации тогда могли быть татары, которые в отличие от автохтонно ориентированных и локализованных народов Туркестана, включая башир, делали ставку на экстерриториальную модель экспансии, при которой продвигаясь в новые земли вместе с русскими они могли занимать нишу лидеров «русского мусульманства» (концепция Исмаила Гаспринского).

Однако руководство Империи пустило прахом все эти перспективы, ввязавшись в сугубо западную войну с западными соседями и за западные территории. Что если вдуматься, было глубоко закономерно для ярко выраженной западной страны, для которой те, кто назывались великороссами, не представляли собой никакой самоценности, а были лишь строительным материалом Империи. Посему не так удивительно и то, что коту под хвост были брошены перспективы РФ как самодостаточного государства ради все той же борьбы с Западом за чуждые великороссам западные территории. Ведь эта РФ хоть и представляла собой почти готовое национальное государство на великоросской основе, но фактически была создана случайно, а не в результате запроса великороссов на собственное государство и осознания ими собственных национальных интересов.

Такого осознания не было и нет, причем, не только в правящих современной Россией кругах, но и в оппозиционных. Поэтому сегодня мыслящая часть украинского политического класса и общества абсолютно справедливо не видит устойчивой гарантии безопасности своей страны в выходе на международно признанные границы Украины и РФ по состоянию на 2013 год. И причина этого очевидна в свете всего вышесказанного — Россия как геополитический организм может принять такую реальность только временно и вынуждено, но в долгосрочной перспективе будет стремиться к ее пересмотру и реваншу просто из-за своей сущности и соответствующего понимания своего пространства (геополитики) и времени (истории). И это особенно касается населения приграничных с Украиной российских регионов, постольку поскольку оно будет сохранять российское геополитическое сознание. Ведь эти регионы оказались в составе отдельной от Украины России не потому, что их население выраженно отлично от населения первой, но благодаря торжеству на этих землях государственности второй, причем, не в этническо-великорусском, а в имперско-всероссийском смысле. А раз так, то постановка вопроса о том, на каком основании Белгород и Харьков или Мелитополь и Краснодар должны находиться не просто в формально разных, но теперь уже в принципиально разных, враждебных друг другу государствах, является вполне естественной.

Следовательно, вывод этих территорий (в том или ином формате) из под контроля российского центра и их взятие (в том или ином формате) под контроль Украиной является гарантией ее долгосрочной устойчивости и безопасности. Второй, а может быть даже первый по очередности вопрос подобного рода, который будет стоять перед Украиной в случае победы в этой войне — это будущее Беларуси, которая больше не может оставаться нависающей сверху над Киевом и всем севером страны стратегической угрозой и плацдармом России.

Как может быть решена эта проблема? Часто на этот вопрос пытаются дать предельно простой ответ — как только проиграет Путин, свергнут и Лукашенко, а как только свергнут Лукашенко, Беларусь превратится в дружественную Украине страну. Однако в свете фактов и размышлений, озвученных в рамках этого цикла, возникает целый ряд сомнений в том, что такой сложный и важный вопрос может быть решен так быстро и легко.

Надо понимать, что сегодня Украина не с первого раза, но успешно проходит краш-тест не только на независимость от России, но национально-государственное единство. Если БНР фактически никогда не контролировала заявленные в качестве своих территории, а РСФСР нарезала ССРБ, БССР и ЛитБел, как хотела, то УНР и Украинская Держава Скоропадского, пусть и при поддержке внешних союзников какое-то время контролировали значительную часть своей территории, а Западно-Украинская Народная Республика (ЗУНР) сама решила присоединиться к УНР. В середине века украинские вооруженные националисты также не ограничились коллаборацией с немцами, а последовательно воевали несколько десятилетий, сперва против польских шовинистов, а затем на два фронта против немецких нацистов и советских коммунистов. Причем, важно, что эта борьба также охватила не только запад страны, но и те регионы, которые считаются «русскоязычными». Наконец, обретя государственную независимость в конце XX века, украинцы пусть и не без откатов, но поступательно двигались по пути национально-государственного строительства, а когда возникала угроза захвата страны московскими марионетками, свергали их.

В 2014 и в 2022 году украинцы сумели отстоять не только свое государство в столкновении с хоть и неумным, но монструозным противником, но что не менее важно, продемонстрировали единство Западной Украины с остальной ее частью, на раскол которых небезосновательно делал ставку враг. Ведь будем откровенными — у таких планов были не только объективные причины в виде исторических, культурных, генетических и ментальных особенностей и отличий, но и в виде регионалистских настроений, в том числе в Западной Украине, которые при определенном развитии событий могли получить перевес над центростремительным. И то, что этого не произошло, было не чем-то, что само собой разумеется, а тем, чего пришлось добиваться с оружием в руках, проливая свою и чужую кровь.

Беларускому национальному проекту пока не удалось успешно пройти подобных испытаний. Во время первой БНР он был более легкой добычей для РСФСР, чем УНР, во время Второй мировой войны не породил своего аналога ОУН-УПА, сведясь к коллаборационизму БНР 2.0., наконец, получив независимую государственность, через пару лет большинство беларусов вручили власть тому, кто превратил страну в саттелита Москвы, а все попытки его устранить пока были безуспешными.

В условиях возможного прямого столкновения с Россией не проходила Беларусь в наше время и испытания своему территориальному и национальному единству. А ведь «Союзные силы» Путина и Лукашенко не зря проводили учения по противодействию мифической Вайшнории, рассматриваемой как беларуский аналог «Бандерштата» в западной части страны.

Надо понимать, что в случае начала отрыва Беларуси от России вторая против первой может попытаться реализовать сценарии, аналогичные тем, что использовались против Украины. И тоже не на пустом месте — среди ненавидящих Лукашенко и Россию западных беларусов есть сторонники идей, аналогичных галицийскому изоляционизму, считающие, что именно на западе страны находится настоящая «восточная Литва», минимально пораженная «русским миром», отрыв которой от последнего является для них приоритетом. В свою очередь для Украины с военно-тактической точки зрения важнее всего устранить потенциальную угрозу с приграничных территорий Беларуси, для чего как вариант, при невозможности добиться большего, ее может устроить создание на них зоны безопасности, соответствующей территории, на которую претендовала УНР.

При таком сценарии не исключено, что и Россия может сделать ставку на отрыв от Беларуси ее приграничных территорий, которые РСФСР в свое время уже включала в свой состав.

Указанные сценарии могут накладываться друг на друга в условиях возможной борьбы за власть и сферы влияния даже после отстранения от власти Путина и Лукашенко, потому что абсолютно неизвестно, кто может придти им на смену и сумеет ли он (или она) удержать власть, и на какой именно территории.

В этом смысле Беларуси еще предстоит не только отстоять, но возможно и концептуализировать свой геополитический проект после того, как будет покончено с проектом пост-БССР, длящимся до сих пор. Если вывести за скобки возню между разными группами беларуской оппозиции или противостояние между ней и режимом Лукашенко, можно будет констатировать наличие трех основных условно беларуских проектов в различных их вариациях. Речь идет именно об условно беларуских проектах, ориентированных на собственную государственность, а не т.н. общерусских, включая западнорусистский, предполагающих ее растворение в Большой России.

Первый — сохранение беларуского национально-территориального пространства, как оно есть. На него ориентируются как государственнические элементы режима Лукашенко, так и мейнстрим оппозиции, отличия между которыми заключаются только во внутри- и внешне- политической ориентациях и взглядах на то, как должна выглядеть такая страна и с кем и как она должна выстраивать отношения. Второй — западнобеларуский или «вайшнорский» проект. Сейчас он выглядит как маргинальный, но лишь потому, что национально-территориальный статус-кво РБ, а именно ее единство в существующих границах представляются незыблемыми, но при определенных обстоятельствах в случае изменения геополитической конъюнктуры может превратиться в мейнстрим, тем более, что свои идеологи и апологеты у него есть. Если «вайшнорский» проект можно считать малолитвинским или узколитвинским, так как он отталкивается от Литвы в узком и при этом старом смысле этого слова, то третий проект можно считать великолитвинским. Такой проект подразумевает возврат к геополитическому видению старой, но Великой (а не Малой) Литвы, пространство которой должно распространяться на входившие в ее состав или саттелитные ей восточные территории, населенные примордиально близким беларусам посткривским населением (рассматриваемым как фактически беларуское).

Подобные идеи пользуются симпатиями у части вооруженного крыла беларуской оппозиции и в целом среди тех беларусов, которым близки антимосковские, но при этом великодержавные, геополитически-амбициозные настроения, выводящиеся не столько из модерной истории беларуского национального проекта, в значительной мере неутешительной, сколько из древней кривско-литвинской истории. Как и в случае с «вайшнористскими» или малолитвинскими настроениями такие великолитвинско-панкривские настроения сегодня выглядят маргинальными, однако, и они при определенных обстоятельствах могут стать вполне жизненными. Более того, в случае серьезной дестабилизации внутри РФ, при сценарии коллапса ее государственности, они могут получить поддержку в приграничных регионах по российскую сторону беларуско-российской границы, таких как Смоленщина (как вариант — западная), Псковщина (как вариант — южная), Тверщина (как вариант — западная), северо-западная Брянщина и возможно южная Калужчина, которые в разное время так или иначе картографировались как часть Белоруссии. Ведь в таких условиях для этих регионов вхождение в союз с Беларусью, принятой к тому времени в Западный блок, может стать лучшей альтернативой, чем любая из конкурирующих российских.

Конкуренция этих проектов в беларуской среде вполне очевидно вытекает из исторических обстоятельств компоновки литовско-беларуской территории, которая была описана в соответствующей главе. Очевидно, однако, что в обозримом будущем любой немосковский беларуский центр скорее всего будет играть роль младшего партнера украинского, и соответственно, его территориальная величина в значительной степени будет зависеть от геополитических амбиций и возможностей Киева и его союзников на северо-западном направлении. Впрочем, не факт, что именно Киева — таковой в любом случае останется символическим центром Руси-Украины, однако, в случае возможного фактического выхода ее геополитической активности на восточном направлении за международно признанные границы Украины, не исключено, что у нее появится новый или дополнительный центр, которым может оказаться Днепр или один из получивших символическую значимость городов на юге, который еще предстоит освободить, а может быть даже построить снуля на освобожденных территориях. К слову, возвращаясь к теме, поднятой ранее в одной из частей этого цикла, вполне возможно, что возвращение геополитически Западной Руси (собирательное понятие для Украины и Беларуси) роли центра всей исторической Руси, будет сопровождаться отходом внутри нее от монокультурных и моноэтноязыковых парадигм, присущих модерным национальным проектам, неспособным охватывать и удерживать большие, гетерогенные пространства, и востребованностью внутреннего регионализма, который в новых условиях будет работать на экспансию, но уже не против них, а их самих.

При кажущейся нереалистичности подобных предположений, очевидно, что и Украина, и Беларусь в своих нынешних границах представляют собой геополитически неустойчивые образования по отношению к Большой России, которые в следующий раз могут и не выдержать столькновения с ней, если международная, да и внутриполитическая конъюнктура окажется менее выгодной. Поэтому в стратегической перспективе сценариев достижения такой геополитической устойчивости у них может быть всего два — либо сжатие на Запад, либо расширение на Восток. Последнее в свою очередь будет подразумевать окончательное закрытие проекта Большой России как такой формы российской государственности, которая выводит себя из СССР и/или Российской Империи. Чтобы это произошло, то, что останется от России или то, что останется Россией, должно быть вытеснено за пределы пространства, исторически, географически и демографически связанного с Русью-Украиной, Литвой-Беларусью, да и другими европейскими территориями, оказавшимися в ней в имперский, а в некоторых случаях возможно и позднемосковский период.

Собственно, из всех предыдущих рассуждений должно быть очевидно, что великорусский проект как самодостаточный, коим он мог быть только при крене на Восток, не мог состояться именно из-за того геополитического балласта, который каждый раз создавал перевес на запад, в том числе северо-запад или юго-запад. В пост-советской России это видно по той роли, которую сыграли в ее развитии «питерские» и «югорусы», но это видно даже на примере двух ярких мыслителей, которые в принципе тяготели к формулированию великорусского проекта как отдельного от российско-имперского — Солженицына и Цымбурского. Обоим им этого, однако, не позволил сделать личный украинский крен, побуждавший их желать для Великороссии контроля над восточной и южной частью Украины, что в итоге торпедировало пост-советскую российскую государственность.

Совершенно очевидно, что если нео-великоросский проект вынуждено и состоится (старый не состоялся в любом случае), то только в том случае, если его возглавят «восточные великороссы» — не в антропологическом понимании, о котором писал Бунак, а в геополитическом, о котором писал Цымбурский, то есть, уральцы, сибиряки, возможно русские волжане, но только если они будут ориентированы на этот вектор. Однако с учетом его проблематичности не менее вероятной (но при этом более надежной) перспективой выглядит отслоение от старого великоросского блуждающего центра азиатских колониальных территорий, которые обретут самостоятельное геополитическое существование. В таком случае, и на территории «старой Великороссии» должен будет возникнуть один, а возможно и несколько центров, которые должны быть лишены возможностей угрожать соседям и сосредоточиться на собственном развитии. Последствия такой регионализации и диверсификации бывшей Великороссии в совокупности с последствиями расширения и переформатирования пространств Руси-Украины и Литвы-Беларуси приведут к «закрытию гештальта» троичности Руси, на место которому придет принципиальное многорусье, как в геополитическом, так и в национально-политическом отношениях.

Перспективы нерусских народов намеренно были выведены за рамки этого цикла, посвященного именно землям Руси. Очевидно, что в случае коллапса РФ одни из них сумеют воспользоваться им, чтобы оказаться в будущем вне контроля любого возможного российского геополитического образования, а другие, чтобы повысить свои статус и возможности в рамках новой конфедерации, которая может возникнуть по итогам его кардинальной трансформации. Впрочем, такая конфедерация возможно уже будет называться не российской, а как-то иначе, например, североевразийской. Так или иначе, в этом вопросе надо исходить из того, что многовековой эксперимент по удержанию под контролем одного центра пространств и народов, сущностно тяготеющих к разным этногеополитическим центрам, подошел к концу. Такой центр возник в свое время на периферии центрально-восточноевропейского пространства в результате упадка его старых исторических центров, следствием чего стали претензии нового центра на доминирование как над Центрально-Восточной Европой, так и над другими мета-регионами Западной и Центральной Евразии, которые ему удалось под себя подмять. Теперь, на фоне его упадка они имеют шанс вернуть себе свое место в истории, а значит вернуть прежнюю роль своим старым центрам. В Северной Евразии в таком случае должен будет появиться новый, более подходящий для нее центр, или быть может гряда таковых.

Дополнения к циклу. Битва за Степь

Отличная беседа с украинским историком Александром Галенко, которой я открываю серию дополнений к своему спонтанному, небольшому, но по факту базовому циклу заметок об этно- и полит- географии Великороссии, Малороссии и Белоруссии в Российской Империи и после нее. 

Доцент красочно раскрывает тему, которая была одной из основных для моего цикла — формирования этнической территории Украины в результате колонизации предками украинцев и уже ими самим степей Северного Причерноморья, которые сегодня пытаются представить не только как «исконно-русские» в государственном смысле, но в случае таких воинствующих невежд как Димон Медведев, уже и как «исконно-великорусские».

Интересный сюжет, который вырисовывается из этих рассуждений — это ордынское наследие в становлении Украины, от которого пытаются откреститься плоские украинские пропагандисты, связывая таковое исключительно с Московией. Но суть в том, что это наследие у них было разным, и если геополитическое становление Московии происходило в результате апроприации ордынских политических техник и пространства московскими Рюриковичами, то формирование этнического пространства Украины происходило в результате низового освоения Степи и степных социо-политических практик предками украинцев. Само собой, в обоих случаях такое «освоение» не было идиллическим и часто носило конфликтный характер, хотя при этом и обучающий, а иногда и взаимовыгодный.

В таком контексте вторжение Российской Империи в Северное Причерноморье имело для украинцев двойственный характер. С одной стороны, оно устранило их многовековую проблему в виде Крымского ханства с его набегами, и как бы позволило им мирно колонизовать эту территорию. С другой стороны, как это было видно из предыдущих рассуждений в рамках цикла и как это предельно очевидно сейчас, Россия абсолютно не собиралась дарить эту территорию украинцам, но изначально отрезала ее от них, используя их исключительно как свой ресурс для ее освоения — та же история, что имела место в ее отношениях с (другими) казаками.

Поэтому происходящее сегодня на наших глазах и еще предстоящее сражение за Северное Причерноморье должны будут окончательно решить вопрос о том, кому оно будет принадлежать — политии, основанной на примордиальных демогеографических основаниях, или политии, осваивающей пространство силовым путем на идеологических основаниях, объявляя добытое им или то, на что оно претендует «исконно-русским».

Вдогонку — после того, как просмотрел видео с Галенко, в рекомендациях всплыли еще четыре видео по этой теме того же канала, включая совсем свежее

К сожалению, в очень ценных видео этого канала нет русскоязычных субтитров. Но, во-первых, среди подписчиков немало тех, кто владеет украинским, во-вторых, тем, кто соотносит себя с пространством Центрально-Восточной Европы (особенно на их специфическом стыке), искренне советую учиться хотя бы понимать украинский, а значит, почти автоматически и беларуский языки.

Имея такую возможность, в частности, потреблять контент современных украинских и беларуских историков по политически актуальным проблемам истории Руси, вы увидите, что с контентом адептов «русского мира» вроде каких-нибудь, прости Господи передач Холмогорова, они соотносятся примерно так же, как современные военные организация, средства связи, вооружение, амуниция НАТО соотносятся с российскими.

В этом смысле образованные украинцы, осознанно идущие на войну, воюют не только и может быть даже не столько за физическое пространство, сколько за доминирование в нем такого качества, в том числе и исторического видения, которое пытаются искоренить шариковы «русского мира», чтобы насадить вместо него свое скудоумие.

Дополнения к циклу. Сталин против «Западной Руси»

Мы выяснили, что в сравнении с блуждающей и неопределенной Великороссией в Российской Империи РСФСР как ядро Красной Большой России/СССР была создана Сталиным.

Интересно в этом смысле оценить сталинскую политику в отношении того, что было Западным краем в Российской Империи. Для чего, правда, надо помнить, что в связи с сокращением территории СССР на Западе по сравнению с территорией Российской Империи и играми Москвы в ССРБ/БССР-ЛитБел Запад внутри собственно России (РСФСР) тоже сместился восточнее Западного края посредством создания Западной области в РСФСР (см. соответствующие части статьи по ссылке). При этом стоит заметить, что включение в последнюю большинства территорий, из которых она состояла, не было противоестественным, так как в Российской Империи большинство из них в разные годы также входило в различные, западные по характеру административно-территориальные образования.

Итак. Сталина принято считать благодетелем Беларуси из-за того, что он включил в нее ее нынешние западные территории, отторгнутые от Польши в результате ее раздела. То же касается и западных территорий УССР, но если посмотреть на карту, будет очевидно, что в случае их присоединения к СССР, что было делом принципа для Сталина (реванш за Брестский мир и поражение от Пилсудского), иных вариантов кроме включения этих земель в соответствующие союзные республики найти было сложно.

Чего, глядя на ту же карту, не скажешь о таких территориальных решениях Сталина как:

1) невиданная щедрость в виде подарка полученных в результате раздела Польши Вильны и Виленской области Литовской Республике при наличии возможности включить их в состав СССР и БССР (большинство населения составляли беларусы)

2) включение Калининградской области в состав никак территориально не связанной с ней РСФСР с одновременным сохранением в составе Литовской ССР Сувалкского коридора

3) Расформирование Западной области РСФСР с последующим растворением ее отдельных областей в «Центральной России».

Из всех этих мер видно, что Сталин целенаправленно подрывал потенциал «Западной Руси», видя в ней потенциальную угрозу своей имперской конструкции, в которой неформальная «Центральная Россия» с центром в Москве была ядром ядра этой империи. С этой целью вопреки территориальной и исторической логике потенциальные земли этой «Западной Руси» и распределялись между Литовской Республикой (Вильно и Сувалкский коридор), РСФСР в целом (Калининградская область) и Центральной Россией в частности (Западная область), лишь огрызки от них оставляя в БССР.

Но если с подарком Вильно Литовской Республике все очевидно, то на счет Калининградской области, созданной на завоеванной и очищенной от немцев части Восточной Пруссии, может возникнуть закономерный вопрос — что с ней еще было делать? А возможный ответ на него содержится в соответствующих обсуждениях, так как руководство БССР предлагало передать его ей, из-за:

— очевидно большей территориальной связанности, чем с РСФСР, и идеальной, если бы она была передана вместе с Сувалкским коридором;

— огромных потерь, которые понесла в войне БССР;

— того, что Калининградская область первоначально заселялась в значительной степени именно выходцами из БССР, а также приграничных с ней областей — тех, которые раньше входили в Западную область;

— наконец, исторически эта земля была населена ятвягами, являющимися одним из предковых компонентов беларусов.

Можно представить себе, какой бы была полит-географическая конфигурация внутри СССР, если бы вместо Беларуси в ее нынешних границах последняя получила в качестве столицы Вильно и выход к Балтийскому морю через Калининградскую область и прямой Сувалкский коридор к ней. Уже не говоря о том, если бы к ней были присоединены связанные с ней земли Западной области РСФСР. Вместо сувенирной «бульбашской» республики это автоматически была бы республика масштаба УССР (с дальнейшим сокращением которой Сталин справедливо рисковать не стал, и без того отжав у нее Кубань и Слобожанщину), своими очертаниями явно напоминающая ВКЛ.

Дополнения к циклу. Демогеографический контекст для регионализма Янтарного Края

Рассуждения о прошлом Калининградской области являются хорошим мостиком для того, чтобы поговорить о ее возможном пост-российском будущем.

Рассуждения о прошлом Калининградской области являются хорошим мостиком для того, чтобы поговорить о ее возможном пост-российском будущем.

Мои скромные знания о немецком обществе не позволяют мне воспринимать всерьез разговоры о «возвращении Кенигсберга Германии» — подобное абсолютно противоречит настроениям в самой этой стране и ее страху (возможно, оправданному) перед любым потенциальным возрождением немецкого геополитического реваншизма.

В случае прямого конфликта России с НАТО по его итогам куда более вероятной могла бы быть оккупация нынешней КалОб силами прежде всего соседней Польши, возможно, при участии Литвы с последующим разделом на зоны ответственности между ними.

Если же обсуждать не-оккупационные, а такие сценарии, в основе которых лежит политическая реорганизация населения КалОб на пост-российских принципах, то это требует присмотреться к возможным основаниям оной.

В свое время, еще в 90-е годы прошлого века создавший Балтийскую Республиканскую Партию Сергей Пасько, добивавшийся превращения КалОб в Балтийскую Республику, концептуализировал ее как «Израиль для российских либералов», то есть, некий оазис, в котором «русские европейцы» могли бы найти прибежище в условиях провала очередной попытки «европеизировать» Россию в целом.

Сам по себе такой подход мог бы быть перспективным, если бы не одно но — такой Израиль российским либералам был и остается не нужен. Точнее, у тех из них кому Израиль нужен, он и так уже есть, а не нужен он тем, у кого его нет, потому что они геополитически ассоциируют себя только с Россией, а в условиях утраты этой почвы под ногами, в частности, оказавшись в эмиграции, не могут проявить себя как общность, которая аналогично сионистам в еврейских диаспорах поставила бы перед собой задачу добыть для себя свой очаг.

Именно по этой причине не пошли проекты борьбы за «русский Тайвань», в том числе и в стране, где это могло бы стать задачей, как мобилизующей диаспору российских политэмигрантов, так и интересной для принимающего государства — Литве, из которой российские либералы при ее поддержке могли бы нацеливать себя в будущем зайти в КалОб и под мандатом НАТО и ЕС создать в ней модельную «Русскую Европу».

Российским либералам, по совместительству обычно считающим себя русскими европейцами, такие проекты не интересны, поэтому обсуждать имеет смысл только регионалистов самой КалОб.

Было бы несправедливо забыть в этой связи людей, кинутых на многолетние сроки за подобный проект — Александра Оршулевича и его соратников по Балтийскому Авангарду Русского Сопротивления (БАРС). Фактически они пытались продвигать проект, аналогичный проекту Пасько, но делали ставку не на либералов, а на реставрацию на ограниченной территории КалОб монархической русской государственности, скрещенной с восточнопрусским наследием. Сейчас такой проект уже видимо принадлежит истории по вполне очевидной причине — вместо того, чтобы уехать из путинской России и продвигать его из эмиграции, Александр решил остаться, позволив чекистам нейтрализовать себя и свою организацию. К слову, в контекте данного цикла, нельзя не обратить внимание на то, что Оршулевич беларус, равно как один из ведущих представителей БРП сегодня имеет смоленские корни, а Пасько был дальневосточным украинцем, учившимся на Кубани.

Итак, какие существуют основания для регионализма в КалОб? Географически они просто идеальные — это анклав внутри ЕС и НАТО, отделенный от России. Проблема, однако, заключается в том, что этой евроатлантической географии не соответствует демография, а точнее политическая демография, то есть текущее самоощущение себя жителями КалОб как россиян.

Конечно, прагматический, социо-политический регионализм предлагающий калининградцам осознать себя народом Балтийской Республики просто потому, что так выгодно, имеет свою логику. Но как показывает история, обычно новые государства и нации так не создаются — для этого необходимо историческое самосознание. Каким же нероссийским самосознанием может быть самосознание жителей КалОб?

Идея осознания себя жителями Восточной Пруссии кажется слишком явной апроприацией для тех, чьи предки или кто сами оказались в ней объективно благодаря ликвидации этой Восточной Пруссии и выселения из этого ее куска жившего там населения. При этом понятно, что будущей гипотетической Балтийской Республике будет выгодно культивировать наследие Восточной Пруссии и по этой линии развивать сотрудничество с Германией и немцами. Однако попытка на этой основе выстроить идентичность текущего населения КалОб не выглядит убедительной.

И тут мы и возвращаемся к тому, с чего начинали — более перспективной версией самоидентификации для населения КалОб представляется осознание своих корней в «Западной Руси», подчеркивание наличия в ней множества выходцев из последней, отсылки к проживанию на ее землях ятвягов, а также связи с западными славянами. Так, в отличие от немцев, которые не хотят даже шутить на эту тему, чехи в прошлом году активно вели шуточную кампанию по «возвращению» Чехии Краловца — именно так, до того, как стать Кенигсбергом, назывался город, основанный Оттокаром Пршемыслом.

Поэтому у населения края, возвращенного себе славянством и окруженного евроатлантической Балто-Славикой, есть все основания для выстраивания в будущем непротиворечивой демо-географической идентичности, родственной основным народам и соседям данного региона.

Дополнения к циклу. Западный край и война 1812 года

О разнице в подходах Павла I и Александра I к западным губерниям империи в цикле уже писалось, но вот еще интересный сюжет из правления последнего — это отношение к ним в преддверии и во время войны 1812 года.

Во-первых, тут стоит отметить проект 1811 года известного композитора Михаила Огинского, в то время сенатора Российской Империи. К слову, его в России обычно воспринимают как поляка, но он был именно что литвином, то есть беларусом на наши деньги (хотя тождество тут небезусловное), и между прочим потомком Рюриковичей.

В проекте предлагалось воссоздать Великое Княжество Литовское в составе Российской Империи, по аналогии с тем, как в ней существовало Великое Княжество Финляндское. Так же предлагалось воссоздать и Царство Польское. Наивный, конечно, проект — не для того подавлялось восстание Костюшки, которое поддерживал тот же Огинский, чтобы потом добровольно отдать почти то же, за что оно боролось.

Наполеон, войдя в эти земли успел создать в них только Литовское генерал-губернаторство, отложив их окончательный статус на потом. Воссоздал бы он Великое Княжество Литовское «потом», как надеялась поддержавшая его литвинская шляхта, можно только гадать.

Однако что представляет собой особый интерес, так это план, предложенный Наполеону поддержавшим его польским штяхтичем Михаилом Соколинским. Согласно ему предлагалось в новой форме создать Речь Посполитую в границах 1772 года, в рамках которых «под непосредственной протекцией Польши» будут учреждены герцогства Ливонское, Полоцкое, Смоленское, Мстиславское, Черниговское и Полтавское. Также его сателлитами должны были стать «орды» запорожских казаков и крымских татар, которые должны были охватывать северное Причерноморье и Приазовье вплоть до Дона.

Нет, однако, никаких оснований считать, что Наполеон собирался поддержать такой проект.