Вспомнил и решил достать из подзамочного ЖЖ и залить в Телеграм свою заметку — часть мини-цикла «Памяти Цымбурского» 2009 года.
14 лет назад. Другая геополитическая и историческая реальность. Озвучивание ряда иллюзий, впрочем, тогда еще не столь очевидных. Воспроизводство ряда штампов, которые еще предстояло деконструировать в собственной голове.
Но в целом видна та силовая линия, которая привела меня к запуску соответствующих проектов в 2022 году под эгидой Center Ostropa
Безусловно, такая радикальная геополитическая, а, стало быть, и геокультурная трансформация, по сути, глухой разворот гипотетического Русского государства в сторону внутренней Азии, не может не представляться одиозной для страны с внушительным европейским багажом и для народа, значительная часть которого ассоциирует себя с Европой или находится в поле ее притяжении.
Цымбурский писал и об этом:
«…не надо пугать россиян западной части «острова» «переброской ресурсов в Азию». Федерализм при серьезной децентрализации даже части бюджета, чего требовали сибирские областники с конца XIX в., в рамках легитимизации курса на внутреннюю геополитику высвободит активность европейских регионов России как нового внешнего фланга страны, симметричного Приморью на востоке: напомню о крепнущей уверенности в себе элит Черноземья с их выходами в Левобережье и Новороссию вплоть до предложений в осень 1993 г. о взятии шефства над российским Черноморским флотом. Политика России на западных «проливах» из державной становится частной геополитикой регионов, чувствующих за спиной солидарность «острова» (выделено мной, — В.С.)».Важно понимать, что перенос центра тяжести России в Сибирь – мера столь радикальная, что она будет целесообразной, да и просто возможной только в том случае, если это будет не просто перенос столицы из одного города в другой (на это никто никогда и не пойдет!), но как смена самого паттерна существования страны. И в одну из первых очередей речь должна будет идти о реальной федерализации России, причем, именно в контексте русского федерализма, то есть не одного только федерализма русского целого, терпимого к нерусским самобытностям, а раскрытия и признания множества сущностей и самобытностей внутри самого русского целого, должного стать единством в многообразии.
Безусловно, в рамках этой парадигмы сможет раскрыться и русская европейская часть, причем, не в качестве химерического меньшинства, насильно затаскивающего большинство в чуждую ему систему цивилизационных координат и предсказуемо каждый раз получающего реакцию отторжения этого большинства на такую политику, но именно в привязке к регионам и пространствам, где оно сможет реализовать себя в цельном виде, играя роль цивилизационного моста и коммуникатора между европейской и русской цивилизациями. В первую очередь в этом смысле, конечно, следует выделить Северо-Западный регион с центром в Санкт-Петербурге, который должен стать не второй столицей всей России, но первой и неоспоримой столицей ее европейской части.
Однако применительно к России ее европейская и дальневосточная части все таки мыслились Цымбурским как фланги геополитического целого, могущего сохраниться лишь при конституировании нового центра, в том числе, и осмысления страны – в Сибири. В этой связи внутри такой страны ее европейская часть будет обречена пусть на позитивную, но периферийность и не самодостаточность в общенациональном масштабе.
В этой связи для меня особый интерес представляет анонс Вадима Леонидовича, сделанный им в беседе-интервью, ссылка на которую уже приводилась в одной из предыдущих частей этой работы. Одним из участников беседы ему был задан очень интересный вопрос:
«А Вам не кажется, что существует еще и связь Санкт-Петербург — Белоруссия?»
И вот, что на него ответил Цымбурский: «Это отдельная тема. У меня готовится статья о Белоруссии, которую я никак не могу дотянуть до печати. Она называется «Второе государство Русского народа»».
Увы, я не знаю, написал ли Цымбурский эту статью, как и не знаю, о чем именно он собирался в ней написать. Не довелось мне обсудить эту идею и с ним лично, поэтому, все, что я собираюсь здесь написать, заведомо есть не его идеи, но мои собственные вокруг них рефлекии и рассуждения.
Беларусь, хотя и тесно связанная с Россией (Великороссией), близкая ей культурно и этнически, в силу своей цивилизационной специфики и разнородности, по классификации Цымбурского, может быть отнесена все же не к осевому ядру русской цивилизации, но к пространству Лимитрофа – чересполосному пограничью между двумя крупными цивилизациями – русской и западноевропейской.
«Второе государство Русского народа», находящееся в Лимитрофе… Что же мог и хотел сказать по этому поводу геополитик и геокультуролог Цымбурский? Не знаю… Но вот что думаю по этому поводу лично я.
Огромное, но не оформившееся в цельный тип пространство Киевской Руси изначально включало в себя слишком разные земли и прото-народы, которые, как показала история, были предрасположены к разному цивилизационному выбору. Если вывести за скобки Новгород и Псков, примеры интересные, но более локальные, с точки зрения обсуждаемого вопроса, двумя основными моделями русьской (идущей от Руси) цивилизации стали Московия, с одной стороны, и Великое Княжество Литовское, с другой.
Последнее, как это известно, была не национальным государством литовского племени, а мультиэтнической прото-империей славян и балтийцев, именно литовцев, которых этнологи по праву считают «двоюродными братьями славян». Да и удельный вес самого славянского элемента в ней был едва ли не больше литовского.
То, что в силу этого долгое время Великая Литва соперничала с Москвой за миссию «собирания русских земель» ни для кого из историков не секрет. Ну и, конечно, исторически неоспоримый факт – это то, что победа в таком соперничестве осталась за Московией, вокруг которой позже сформировались Великорусские государство и единый народ. Литва в итоге как империя прекратила существовать, а племена и народы, выпавшие из нее, стали частью пограничного цивилизационного пространства, охарактеризованного Цымбурским как Лимитроф.
Однако интересно и то, что, начиная с Петра I, не только Россия вторгается в Лимитроф, но что Лимитроф как буфер-проводник Европы не менее активно воздействует на осевую Россию. И польские притязания на Москву в эпоху смуты, и экспансия западнорусских («украинских») кадров в духовное пространство Московии свидетельствуют о том, что подобное воздействие имело место. Абсурдно отрицать и то, что сами украинские гетманы, лавируя между Речью Посполитой и Османской империей, пытались втянуть Московию в свои дела не меньше, чем она сама к тому проявляла предрасположенность. И, кстати, не без использования для того своих укоренившихся в Великорусской державе отпрысков.
Поставим в этой связи вопрос шире – что кроется за феноменом русского европеизма, и был ли он следствием петровских реформ либо, напротив, одной из их предпосылок?
Цымбурский с собственной интерпретацией отталкивался от идеи Шпенглера о русских как метаморфозном народе – пародисте Европы, могущем и стремящемся усваивать ее внешние формы, не будучи в состоянии принять и понять ее суть.
Однако, на наш взгляд, этот вопрос не так однозначен, как это может показаться.
Да, если под русским понимать народ, который сформировался после окончания монгольского владычества в северо-восточных землях Руси, а это, действительно, новый – и цельный в отличие от нее – народ по сравнению с Киевской Русью, в подобном виденье вещей можно усмотреть правду. Ядровым пространством Западной Европы стал Романо-Германский мир, Великороссы же создали отдельную цивилизацию, цельную и самобытную, а многочисленные народы, славяне, балтийцы и финно-угры Центральной и Восточной Европы стали плавающим пограничьем на стыке этих цивилизаций, да еще и, пожалуй, исламской Османской. Тогда в таком раскладе попытки одного народа-цивилизации примерить на себя шкуру другой нельзя воспринимать иначе как культурное хамелеонство.
Но можно ли радикально отделить от самих ядер Лимитроф – вот, что интересует меня как вопрос.
Европа в немалой степени вышла из Священной Римской империи германской нации, а значимую часть последней, начиная с Карла IV, составляли западнославянские племена и земли. И как можно охарактеризовать крупнейшее долгие века немецкое и европейское – Австрийское – государство, значительную часть которого составляли славяне и венгры, так что, в итоге, оно пришло к закономерному уравнению в правах всех его народов, столь бесившему прусско-немецкого националиста Гитлера?
В равной степени интересен и русский Лимитроф. Отличие его от сформировавшейся как целостность Великороссии налицо. Однако в каких истоках черпал свою силу процесс европеизации последней, сумевшей опереться на инициативное, но решающее меньшинство русских, на более, чем три века повернувших страну лицом к Европе? Росший в немецкой слободе Петр, привлекавший в Россию иммигрантов из Европы, не был ли чистым великороссом и не на молодых ли дворян великорусского племени сумел он опереться в своем модернизационном проекте, не на созданное ли из них служивое сословие?
Факт заключается в том, что сформировавшаяся после обретения независимости и под властью Московских царей, Великороссия, тем не менее, не перерезала полностью пуповину Киевской Руси – истока, из которого были порождены северо-восточный (Московский) и юго-западный (великолитовский и украинский) цивилизационные типы. При том, что каждый из них природно нес в себе обособленные черты, так и не давшие сформироваться монолитному единству «Киевской Руси».
И как ни относись к русскому европеизму – а отношение к нему вопрос отдельный и серьезный – факт в том, что после петровских реформ и трехвековой политики «похищения Европы» миллионы русских сегодня не только тесно связаны с Европой, но и живут в ней и ощущают себя ее частью.
Такие русские для евразийцев есть антисистема, химера и, может показаться, что с великоруссо-центричных позиций, они точно также должны считаться ей. Но здесь, не встает ли вопрос, что химерой они являются только до тех пор, пока продолжается отречение от своего типа и геополитической самобытности самой Великороссии? Не есть ли эта – по отношению к Великороссии – русско-европейская химера историческая кара за крушение Великой Литвы и уничтожение Новгорода, пресекшие формирование особого Западнорусского мира?
Как быть, сегодня, по Цымбурскому, в оптике его идей разворота к Великороссии со смещением ее центра на Восток, с миллионами русских, остающимися в пространстве западного Лимитрофа и сросшимися с ним?
Попытка привязать их к России не через репатриацию, а превращая их на местах в проводников ее политики и идентичности, губительна в первую очередь для Великороссии, ибо вновь и вновь втягивает ее в Лимитроф, продолжая политику «похищения Европы» через противодействие ей, приковывает русские усилия к ближнему зарубежью.
Мне кажется, что интуиция о Беларуси – этническом и географическом преемнике Великой Литвы – как о «втором государстве Русского народа» могла бы стать прологом к разрешению этого клубка противоречий. Националисты Лимитрофа пытаются очистить от русских пространства новых государств, однако, русские в эти просторы вкопаны намертво.
По Беларуси это видно очевиднее и интереснее всего. С одной стороны, Лукашенко пресек дискриминацию русских, наш язык в ней сделан вторым государственным и, пожалуй, действительно эту страну можно считать государством русских в том смысле, что де-факто Беларусь – белорусско-русское государство. С другой стороны, все более явно видно, что это не пролог к поглощению Беларуси Российской Федерацией, и независимо от стоящих за этим причин ее лидер сегодня четко проводит политику защиты не только политической, но и цивилизационной независимости этого государства. Беларусь, русское государство в том числе, тем не менее все более явно видит себя мостом между Европой и Россией, не позволяя последней относиться к себе как к ее провинции.
Пример Беларуси рельефный, но не единственный, ибо модели русского присутствия в западных государствах экс-СССР существуют разные. От тяготеющего к России Крыма, лоббирующего интеграцию с ней Востока Украины, до тоже русского независимого Приднестровья, отрезанного от России Украиной и, наконец, до русских в Прибалтике, которые в своей массе борются за равноправие и сохранение своего языка, но отнюдь не стремятся возвращаться в Россию (во всех смыслах!), скорее желая вписаться в пространство возможностей единой Европы, в которую в лице ЕС уже вступили эти страны. А к ним в довесок – уже десятки, если не сотни тысяч русских, живущих в Восточной, Центральной и Южной Европе, от Чехии с Германией до Черногории, и далее почти по всем странам ЕС вплоть до стремительно русеющего Лондона.
Как знать, может быть, уже сегодня именно они являются той «другой Россией», рождение которой предсказал в свое время Лимонов? «Другая Россия», однако, оборачивается в таком случае уже и «Другой Европой», но какой она может быть, исходя из того факта, что территориальным оплотом ее является пространство Лимитрофа?
Если русских будут из него выживать, это не может не встретить реакции сопротивления, подпитывая реваншистские амбиции в самой России. Но и если Россия будет использовать русских в Европе как своих проводников, это будет подпитывать отношение к ним как к пятой колоне чужеродной силы в пространстве, стремящемся к обретению общеевропейского единства.
На мой взгляд, конфликт между Минском и Москвой создает сегодня предпосылки для новых подходов к решению данной проблемы. Ведь Лукашенко – это лидер, идущий на конфликт с Москвой, традиционно имея и сохраняя (!) за спиной симпатии русских не только в Беларуси, но и за ее пределами. Это прорусский, но уже не пророссийский лидер. И в качестве такового вполне способен предложить идею геополитической и геоэкономической интеграции западно-восточных лимитрофных государств и в целях совместного выживания в условиях кризиса, а также в целях торга-противодействия-сотрудничества как с Москвой, так и с Брюсселем.
Да, это проект Балтийско-Черноморского содружества, соглашения или чего-то вроде того. Однако у чистых националистов он не получился, возможно, не в последнюю очередь и из-за отторжения от него русскоязычной популяции региона, обрекаемой ими на выдавливание. Модель Лукашенко, если о ней возможно говорить, позволила бы оформить данный союз не как содружество чисто этнических государств, избавленных от русского фактора, но как возрождение на новой основе Великого Княжества Литвы, в котором бы заняли достойное место и местные русские как этническая группа, и целые – ориентированные на этот союз вместо России – русские территории от Крыма до Приднестровья и, кстати, вполне логично было бы, что в будущем и Калининградская область.
Вопрос сегодня заключается в отношении к этому региону из Москвы. Политика, проводимая набирающими силу в России реваншистами, в силу очевидной нехватки у нее сил на успешный реванш, может разрушить и несостоявшиеся еще государства западного Лимитрофа, но в итоге ведет и к крушению самой России, как немогущего обрести свою самость государства. Холодная война с Беларусью не трагедия, а может быть, и наоборот, а вот горячая война с Украиной вполне может стать испытанием, которое не выдержат оба государства. Выиграют при таком сценарии только силы, заинтересованные в коллапсе единокорневых народов, зашедших в исторический тупик парадоксального противоречия между стремлением к обретению самобытности и самоопределению, с одной стороны, и неразрывной связью друг с другом, с другой.
Геополитическая организация России как Великороссии, возвращающей себе в Сибири утраченный ею в Москве собственный центр, могла бы стать наиболее оптимальным выходом из описанного тупика. Тем самым была бы признана необратимость раздела единого наследия Киевской Руси, а также право «Великой Литвы» (Юго-Западной Руси) на свою долю в нем наряду с Северо-Восточной Русью (Великороссией), с одной стороны, но в то же самое время — сопричастность двух этих самобытных пространств к единому наследию – РУСЬСКОГО мира.
